Сегодня праздник у ребят,
Ликует пионерия!

Сегодня в гости к нам пришел
Лаврентий Павлыч Берия!

Подобно быстрой молнии
Он входит в светлый зал,

Не зря Мингрельцем Пламенным
Сам Вождь его назвал!

Приедут родители в лагерь, смотрят на тебя исхудавшего, и ждут когда ты домой попросишься. Можно уехать. Но ты возвращаешься в гулаг.

Как странно совпало

Леван Сулаберидзе
5 июня в 05:01
43 года назад, в 1977 году в Донбассе скончался в психиатрической больнице от алкоголизма Алексей Стаханов, зачинатель стахановского движения в СССР. Его могилу нашли только почти 30 лет спустя, и то случайно.
30 августа 1935 года в шахту спустились Стаханов, крепильщики Гаврила Щиголев и Тихон Борисенко, начальник участка Николай Машуров, парторг шахты Константин Петров и редактор многотиражки Михайлов. Включили время отсчёта начала работы. Через 5 часов 45 минут работы Стаханов нарубил 102 тонны, выполнив 14 норм. Началось стахановское движение. Разница между нормой и рекордом была огромной и это сразу же навело партийное руководство на мысль о повышении нормы. Рабочим пришлось трудиться больше за те же деньги. Началось противодействие стахановскому движению. Они ломали оборудование, воровали инструмент, травили, били, а порой и убивали передовиков. Когда диверсии стали массовыми, за дело взялись чекисты. Аресты и расстрелы быстро свели сопротивление на нет.
В 1936 году Стаханова приняли в партию без прохождения кандидатского стажа, а год спустя вышла его книга "Рассказ о моей жизни". Жил он в Доме на набережной. За трудовой подвиг Стаханов получил 200 рублей, квартиру с мебелью, лошадь с коляской и два именных места в кинотеатре. В Москве он знакомится с сыном Вождя Василием Сталиным с ним же регулярно участвует в попойках. Далее герой женится на 14-летней школьнице, которой для регистрации приписали 2 лишних года. В 1945 году он решил обратиться напрямую к Иосифу Сталину: «Уважаемый Иосиф Виссарионович! Я Вам пишу и надеюсь, что моё письмо попадет к Вам в руки. Дело в том, что в 1944 году Молотов Вячеслав Михайлович разрешил мне получить трофейную машину. В свою очередь Наркомат обороны выдал мне эту машину, которая была совершенно разбита, её кое–как отремонтировали. В настоящее время Наркомат обороны получает машины марки «Шевроле» и я бы очень Вас просил выделить мне одну хорошую машину. Вот ещё насчёт квартиры. Я живу в Доме правительства 9 лет и ни до войны, ни во время войны не могу допроситься сделать ремонт. А кое–кому обивают стены шёлком по два раза в месяц и мебель ставят всевозможную. Это неправильно, я прошу сделать ремонт и заменить мебель, чтобы не стыдно было пригласить в квартиру к себе людей».
К Стаханову приехала комиссия, которая увидела, что Стаханов превратился в алкоголика и транжирит выделяемые ему деньги. Ремонт в квартире всё–таки состоялся и новая машина появилась, но Стаханову "крепко указали на то, что он должен перестроиться, чтобы не ходил по ресторанам, не допускал разгула". Кроме того выяснилось, что "Стаханов почти ничего не читает и культурно отстает", вследствие чего было принято решение "выдавать ему книжный паек". Во времена Хрущева Стаханов был отправлен обратно в Донбасс. По одной из версий имела место такая сцена:
Стаханов спросил, в чём он провинился, на что получил ответ Хрущева: "Партии лучше знать, где ты нужен. Как шахтер шахтера ты меня поймешь". Стаханов возмутился, вскричав: "Да какой ты, на хрен, шахтёр", после чего его судьбы была решена.
В Чистяково Стаханов жил в общежитие, семья с ним не поехала. Все имеющееся у него имущество было пропито.
В 1970 году, в тридцать пятую годовщину с момента подвига Стаханова, Брежнев вручил ему звезду Героя труда и выделили небольшую квартиру. Всё это время герой так же продолжал пьянствовать, успел побывать двоеженцем и в итоге угодил в психбольницу в Донецке с диагнозом "рассеянный склероз с частичной потерей памяти и речи". Где и умер
Его похоронили на городском кладбище Тореза. Вскоре могила заросла травой, и даже работники кладбища не могли указать место захоронения шахтера №1. Но в конце 1990-х молодой шахтёр, приводивший в порядок могилу родственников, обратил внимание на заброшенный участок. Он выкорчевал сухостой, собрал ветки, очистил от грязи табличку — и не поверил своим глазам: это была могила Алексея Стаханова, забытого героя эпохи строительства коммунизма".

Граждане России смогут выезжать за границу для работы, учебы, лечения или для ухода за родственниками. Для этого им необходимо будет предоставить документы, подтверждающие цель поездки. Ранее об изменении в режиме ограничений объявил премьер-министр Михаил Мишустин.

Сталину нужны были рабы в ГУЛАГ-е.
Из комментариев на фейсбуке к этим фото)

"Мертвых женщин оттаскивали за ноги к двери и складывали штабелем у порога".

Елена Глинка попала в ГУЛАГ в 1950-м. 25 лет лагерей за то, что... скрыла свое нахождение в оккупированном нацистами Новороссийске. В 1956-м Елену освободили. Всё пережитое она описала в своих рассказах, главной темой которых является насилие над женщинами в лагерях. Вот отрывки из них:

«Этап состоял в основном из бытовичек и указниц, но было и несколько блатных — жалких существ с одинаковой, однажды и навсегда покалеченной судьбой: сперва расстреляны или сгинули в войну родители, пару лет спустя — побег из детприюта НКВД, затем улица, нищета, голод, — и так до ареста за кражу картофелины или морковинки с прилавка. Заклейменные, отринутые обществом и озлобившиеся оттого, все они очень скоро становились настоящими преступницами, а некоторые были уже отпетые рецидивистки — по-лагерному «жучки». Теперь они сидели у клуба, перебранивались друг с дружкой, рылись в своих узелках и выпрашивали окурки у конвоя. В это месиво изуродованных жизней лагерное начальство бросило трех политических, с 58-й статьей: пожилую даму — жену репрессированного дипломата, средних лет швею и ленинградскую студентку. За ними не числилось никаких нарушений и посягательств на лагерный режим, — просто штрафбригада комплектовалась наспех, провинившихся не хватало, директива же требовала в срочном порядке этапировать столько-то голов, — и недостающие головы добрали из «тяжеловесок», то есть из осужденных на 25 лет исправительно-трудовых работ».

«Новость: «Бабы в Бугурчане!» мгновенно разнеслась по тайге и всполошила ее, как муравейник. Спустя уже час, бросив работу, к клубу стали оживленно стягиваться мужики, сперва только местные, но вскорости и со всей округи, пешком и на моторках — рыбаки, геологи, заготовители пушнины, бригада шахтеров со своим парторгом и даже лагерники, сбежавшие на свой страх с ближнего лесоповала — блатные и воры. По мере их прибытия жучки зашевелились, загалдели, выкрикивая что-то свое на залихватском жаргоне вперемешку с матом. Конвой поорал для порядка: на одних — чтоб сидели где сидят, на других — чтоб не подходили близко; прозвучала даже угроза спустить, если что, собак и применить оружие; но поскольку мужики, почти все с лагерной выучкой, и не думали лезть на рожон (а кто-то и вовремя задобрил конвоиров выпивкой), конвоиры не стали гнать их прочь, — лишь прикрикнули напоследок и уселись невдалеке.

Мужики действовали слаженно и уверенно, со знанием дела: одни отдирали от пола прибитые скамьи и бросали их на сцену, другие наглухо заколачивали окна досками, третьи прикатили бочонки, расставили их вдоль стены и ведрами таскали в них воду, четвертые принесли спирт и рыбу. Когда все было закончено, двери клуба крест-накрест заколотили досками, раскидали по полу бывшее под рукой тряпье — телогрейки, подстилки, рогожки; повалили невольниц на пол, возле каждой сразу выстроилась очередь человек в двенадцать — и началось массовое изнасилование женщин — «колымский трамвай» — явление, нередко возникавшее в сталинские времена и всегда происходившее, как в Бугурчане: под государственным флагом, при потворстве конвоя и властей».

«Мертвых женщин оттаскивали за ноги к двери и складывали штабелем у порога; остальных приводили в чувство — отливали водой — и очередь выстраивалась опять.

Насколько я знаю, за массовые изнасилования никто никогда не наказывался — ни сами насильники, ни те, кто способствовал этому изуверству. В мае 1951 года на океанском теплоходе «Минск» (то был знаменитый, прогремевший на всю Колыму «Большой трамвай») трупы женщин сбрасывали за борт. Охрана даже не переписывала мертвых по фамилиям, — но по прибытии в бухту Нагаево конвоиры скрупулезно и неоднократно пересчитывали оставшихся в живых, — и этап как ни в чем не бывало погнали дальше, в Магадан, объявив, что «при попытке к бегству конвой открывает огонь без предупреждения». Охрана несла строжайшую ответственность за заключенных, и, конечно, случись хоть один побег — ответили бы головой. Не знаю, как при такой строгости им удавалось «списывать» мертвых, но в полной своей безнаказанности они были уверены. Ведь они все знали наперед, знали, что придется отчитываться за недостающих, — и при этом спокойно продавали женщин за стакан спирта».

"...Ночью все лежали пластом, иногда бродили впотьмах по клубу, натыкаясь на спящих, хлебали воду из бочек, отблевывались после пьянки и вновь валились на пол или на первую попавшуюся жертву.
Бывало ли что-нибудь подобное в те дремучие эпохи, когда, едва-едва оторвавшись от земли передними конечностями, первобытные существа жили еще животно-стадными инстинктами? Думаю, что нет.

...Тяжелый удар первого прохода «трамвайной» очереди пришелся на красивую статную швею. Жену врага народа спас возраст: ее «партнерами» в большинстве оказались немощные старички. И только одной из трех политических сравнительно с другими повезло: студентку на все два дня выбрал парторг шахты. Шахтеры его уважали: справедлив, с рабочими держится запросто, на равных, политически грамотен, морально устойчив... В нем признавали руководителя - и его участие в «трамвае» как бы оправдывало, объединяло всех: как мы, так и наш политрук, наша власть. Из уважения к нему никто больше не приставал к студентке, а сам парторг даже сделал ей подарок - новую расческу, дефицитнейшую вещь в лагере.
Студентке не пришлось ни кричать, ни отбиваться, ни вырываться, как другим, - она была благодарна Богу, что досталась одному.

Наутро конвоиры очухались, у каждого ломило башку с похмелья. Мужики были наготове: выбили доску в двери, двое протиснулись в образовавшуюся щель, поднесли, подлечили - и вскорости конвой опять мертвецки завалился под соснами. Автоматы лежали рядом, овчарки выли.
Только на третьи сутки начальник конвоя наконец очухался и приказал мужикам открыть дверь и по одному покинуть клуб.
Мужики не подчинились. Начальник предупредил: «Буду стрелять!» — но и это не возымело действия. В заколоченном клубе зэкашки умоляли конвоиров вызволить их, однако угрозы конвоя и мольбы женщин только подхлестнули насильников: они еще не пресытились «трамваем», а когда там в Бугурчан снова привезут баб! И кинулись насиловать еще ожесточенней...
Конвоиры вырубили дверь топором. Начальник повторил предупреждение, но мужики не реагировали и теперь. Тогда солдаты стали стрелять - сперва в воздух, потом в копошащееся на полу месиво тел. Были жертвы.
Но отупевшие, раздавленные, безразличные ко всему три женщины не интересовались, кто убит и сколько".

«Пройдя многокилометровой путь от Всесоюзной пересылки, состоявшей из леса зон — та, например, в которой я содержалась, была 404-я! — колонна устало подбиралась к самому отдаленному причалу порта Ванино, где незыблемой громадиной стоял океанский теплоход «Минск».

Это было крупнотоннажное грузовое судно с пятью глубокими трюмами, специально оборудованное и предназначенное для перевозки заключенных с материка на Колыму, от порта Ванино до бухты Нагаево, от которой до центра города Магадана — «столицы колымского края» — рукой подать — пять-шесть километров этапного пути.

Перед посадкой на судно была проведена еще одна очередная тщательнейшая проверка зеков по всей положенной форме. А до нее, в сопках, кроме тотальной проверки произведена и процедура показательных наказаний.

На полпути к порту Ванино колонна была остановлена и приказано расположиться походным лагерем — сесть на чем стоишь — в окружении конвоя и собак.

В середине этого лагеря — огромного человеческого массива — появились длинные зашарпанные столы на ножках-козлах, за которыми сидели чины внутренних войск и разгребали вороха формуляров, вызывали и проверяли соответствие записанных в них данных с личностью зека — процедура весьма медлительная, — дожидаться своей очереди приходилось часами.

По завершении проверки столы были убраны, и на их место подогнали полуторку с опущенными бортами, на которые вооруженные солдаты загоняли наказуемого за какую-нибудь незначительную провинность в пути — чтобы неповадно было другим!»

"Итак, одна за другой, нескончаемой чередой спускались мы в холодные мрачные трюмы и, о боже, до чего же эти слова были правдивы! Только тот, кто пережил горчайшие ощущения навсегда утерянной свободы, может по достоинству оценить и эти слова, и мелодию, и настроение...

В трюме, у подножия трапа, каждую фраершу - так блатные называли всех заключенных женщин, не относившихся к преступному миру - встречали, окружали плотным кольцом и уводили в сторону группы из четырех-пяти блатных - «кодло» которое приступало к полной обработке своей жертвы. «Не трепыхайся» - приказывала возглавлявшая свое «кодло» воровка «в законе» - снимай свои ланцы и натягивай наши дранцы! Если фраерша пыталась оказать сопротивление «дело пахло керосином» т.е. жестоко избивали и раздевали наголо, ткнув в зубы вшивое грязное и драное тряпье.

Меня подхватило кодло из пяти блатных, по-лагерному «жучек» во главе с воровкой по кличке Стрелка, по внешнему виду - ни дать ни взять молодой красивый мужик, и было удивительно, как в женском трюме мог оказаться мужчина?! Но потом все выяснилось. Я не сопротивлялась - бесполезно! - все равно отберут и разденут, не те, так другие, и впридачу изобьют; и чтобы не ронять своего человеческого достоинства, не подвергаться полному раздеванию и обложной оскорбительной матерщине, из двух зол выбрала меньшее: «Скажите, что вы хотите с меня снять? (Все вещи были на мне). И я отдам вам сама». Стрелке это понравилось, и она, пальнув в меня своими красивыми глазищами-стрелками, сказала:

«Воротник, туфли и шарфик»

«Как воротник? - не поняла я, - он же пришит к пальто!» «Пальто я тебе оставлю, оно холодное, а меховой воротник отрежу»

И не успела я еще опомниться, как она натренированным жестом, описав бритвой дугу вокруг моей шеи, сорвала воротник. Шестерки отвернули полы моего демисезонного пальто, осмотрели подкладку и оторвали ее, бросив мне верх.

Мне не так было жаль воротник или подкладку - все равно жучки не оставляли никого в покое - но в воротнике я хранила и прятала от шмонов (обысков) превратившиеся в бумажные комки тюремные письма и стихи, посвященные мне дорогим человеком - корреспондентом военных лет и поэтом. Мне бесконечно жаль было потерять их окончательно, и я отважилась: «Стрелка, отдай мне только письма, они зашиты в воротнике». «Ты что, контра, чтобы я отдала тебе «шпионские» письма? Сейчас не время, а то бы я сдала их “мусорге”!» И она выпотрошила воротник, вытряхнула лохмотики и растоптала их ногами.
И кодло направилось опять к трапу для наскоков на очередную жертву.
Облегченная, в чужих хлябающих галошах, без головного шарфика, я пробралась по полупустому еще трюму к шпангоуту напротив трапа, чтобы наблюдать за спускающимися, в надежде увидеть хоть кого-нибудь из моих новых подруг по несчастью.

А в трюме в это время стоял шум и гам, вой и бой. Женщины не хотели расставаться со своими вещами, особенно теплыми, так необходимыми на Колыме! Но блатные еще более разъярялись и на глазах у них резали и полосовали шубы, здесь же кроили из них воротники; примеряли содранные с плеч зимние пальто, сшибали шапки, сдирали платки, раздевали донага - и все отбирали; заглядывали в рот: «А ну, раззуй свое хавало!» - приказывали они и если обнаруживали золотые коронки или зубы, выбивали их оловянной ложкой; тем из фраерш, кто особенно яростно сопротивлялся, полосовали бритвой руки, лицо.

Прислонившись спиной к холодному металлическому ребру судна и следя за спускающимися в трюм, я увидела, наконец, крупную Лену и обрадовалась встрече с ней, но в тот же миг интуитивно почувствовала, что это произойдет нескоро. Добротные вещи Лены несомненно были вожделенной приманкой для всех воровок. Как только она показалась в проеме люка, несколько «воровок в законе» со своими кодлами притиснулись к трапу и с нетерпением ожидали, когда она ступит на трюмное дно. Лена еще не знала, что здесь происходит, и когда неожиданно на нее сзади, по-воровски, набросилось «бакланье» - уголовная мелочь, исполнявшая самую грязную, преступную работу, и профессионально сорвало австралийскую дубленку, Лена, сообразив, стала в оборонительную позицию, расставив широко по-боцмански ноги для устойчивости и вступила в ожесточенную схватку с многочисленными преступницами, расшвыривая направо и налево худосочную мелюзгу, предварительно наградив их зуботычинами и тумаками куда попало. Но силы были неравные: с голыми руками против бритв, пущенных в ход десятком мелких бесов, долго не устоишь. Лену оголили, полосовали бритвами...
Последнее, что я увидела: она истекала кровью".

"В толпе заметно выделялась тонкая фигура длинной Стрелки, которая не без труда продиралась с остервенением, подталкиваемая со всех сторон своим угодливым кодлом.
Я невольно обратила внимание на паническую нервозность и резкую перемену в ее поведении: куда девалась ее прежняя наглость?! Теперь Стрелка выглядела явно обреченной - значит, чуяла опасность!? Я продолжала следить за ней, как за барометром состояния быстро менявшейся ситуации и, ощущая неосознанный инстинктивный страх девственницы, полезла за ней.
Но конвой стоял монолитом, загораживая выход, и никто не мог уже вырваться наружу. Несмотря на это, Стрелка все-таки пробралась на верхнюю ступеньку трапа и теперь яростно ломилась в открытый люк, энергично подпихиваемая своим шоблом.
Конвойный устрашающе направил на нее автомат...
А я все еще продиралась сквозь толпу, которая хватала меня за руки, волосы, пальто и стаскивала вниз.

Треск и лязг пробитой ломом насквозь переборки оглушили наэлектризованное паникой скопище женщин у трапа, и все мы увидели, как в образовавшуюся брешь с рваными острыми краями полезли оголенные до пояса уркаганы в темных навыпуск шароварах, заправленных в короткие сапожки, с чалмами на головах, свитых из замусоленных полотенец и длинными концами ниспадавших ниже плеч. Их спины и грудь лоснились от пота и были сплошь испещрены татуировками - «наколками».
С гиком и визгом, которые, наверное, в дикие времена исторгала для устрашения орда кочевников, одержавших трудную победу, они без всяких предисловий набрасывались на крайних женщин битком набитого трюма, недры которого вновь огласились непередаваемыми воплями, криками, мольбой... «Воры! Архары! Таракань баб на нары! У-лю, а-ля! По коням!» - орали урки.
Налетевшие как саранча, оторвы преступного мира расхватывали доски, застилали ими ячейки конструкции и, наскоро соорудив этажи нар, волокли на них женщин с ожесточением, едва ли сравнимым с нападением морских пиратов.
Нам представились первые картины из первой части нескончаемого сериала массового изнасилования женщин, где кадр за кадром раскрывались все новые и новые жертвы и истязания - в трюме пошел гулять «колымский трамвай»...

Впервые увиденное ввергло меня в шоковое состояние...

Блатные и фраерши, оказавшиеся в одинаковом положении, теперь кричали вместе, вместе взывали о защите к конвою... Весь трюм метнулся к трапу, в панике и страхе лезли друг на друга, по головам, топча упавших, рвались выбраться наружу, душераздирающе кричали - так, наверное, кричат обреченные на неминуемую гибель люди при кораблекрушении...

Кричали все: и те, кого повалили уже на нары и те, кто еще осаждал трап...

Не слыша собственного голоса в этом содоме и гоморре всеобщего ора и воя, я тоже кричала во всю силу. Что кричала - не знаю, только помню отчетливо, что во весь голос творила молитву, взывала ко Всевышнему - больше обращаться было не к кому! «Господь, услышь меня, вынеси из этого ада! Спаси, обереги, вызволь, помоги»... И, о боже, откуда что взялось!...

Сверхъестественные силы моего существа двинули меня вперед, я ринулась тараном по трапу, разгребая толпу, хватавшую меня за что попало, пытаясь свалить, но я-таки добралась до предпоследней перекладины... Стрелка в этот момент буйствовала у выхода, яро набрасываясь на конвой...

В открытый люк было видно, как солдаты подтаскивали толстенные доски... Стрелка, увидев меня, со злой силой лягнула ногой в грудь, и я опять скатилась вниз, толпа сомкнулась...

Здраво рассудив, что по обычной наружной стороне трапа мне больше не добраться наверх, я поползла, искусно работая ногами и руками, как заправская обезьяна, по внутренней его стороне. Блатные пинали меня ногами, целясь в грудь, лицо, голову, куда попало, но девичий страх попасть под действующий «колымский трамвай» удесятерял мои силы, и я подползла наконец к люку.

Стрелка теперь билась с конвоем не на жизнь, а на смерть, отводила с остервенением направленный на нее автомат, силой пытаясь вынырнуть на палубу. Конвой заорал: «Назад, сука! Стрелять буду!» - и выпустил очередь в ее орущий раскрытый рот. Она на мгновение вздрогнула всем телом, затем остолбенела и плашмя спиной повалилась на подхватившие ее руки.

Кто-то еще был убит или ранен, потому что толпа отхлынула, уплотнилась над кем-то стеной, и долго еще не смолкали пронзительные вопли, вперемежку со стонами.

Воспользовавшись откатной волной, я ловко извернулась и по-обезьяньи забралась на ступеньку, где только что стояла Стрелка. Люк уже был забит на 2/3 досками, осталась узкая щель на ширину одной, последней. Ухватившись за край доски, я пыталась подтянуться на руках и протиснуться в щель. Но конвой стоял настороже, угрожая автоматом, и окриком: «Назад, контра! Буду стрелять!» - загородил мне путь.

Не рассуждая, в какие-то доли секунды я подскочила и уцепилась за середину ствола. Конвой, не ожидавший такого выпада, рефлекторно потянул автомат к себе и я, не почувствовав собственного веса, пушинкой вылетела наружу.

Солдаты мгновенно закрыли доской люк и наглухо его забили.

На палубе находилось около десятка женщин, которым удалось выскочить в самом начале, они, облепив коминго большого центрального люка, расположенного над женским трюмом, в самой его середине, свесив вниз головы, наблюдали за тем, что там происходило.
К ним присоединилась и я.

Боже мой, как мало надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым! - всего лишь вдохнуть глоток относительной свободы, ощутить мизерную толику безопасности, осознать чувство прошедшего страха, который дамокловым мечом висел над тобою еще несколько минут назад!

За то время, которое я билась, чтобы вырваться на палубу, в трюме произошли заметные изменения: все население сконцентрировалось теперь на его многоярусных нарах, а самый верхний этаж представлял собою открытую площадку для невольного обозрения.

Никакая фантазия человека, наделенного даже самым изощренным воображением, не дает представления о том омерзительнейшем и безобразном действе жестокого, садистского массового изнасилования, которое там происходило...

Насиловали всех: молодых и старых, матерей и дочерей, политических и блатных...".

«Не знаю, какой вместимости был мужской трюм и какова была плотность его заселенности, но из проломленной дыры все продолжали вылезать и неслись, как дикие звери, вырвавшиеся на волю из клетки, человекоподобные, бежали вприпрыжку, по-блатному, насильники, становились в очередь, взбирались на этажи, расползались по нарам и осатанело бросались насиловать, а тех, кто сопротивлялся, здесь же казнили; местами возникала поножовщина, у многих урок были припрятаны финки, бритвы, самодельные ножи-пики; время от времени под свист, улюлюканье и паскудный непереводимый мат с этажей сбрасывали замученных, зарезанных, изнасилованных; беспробудно шла неустанная карточная игра, где ставки были на человеческую жизнь. И если где-то в преисподней и существует ад, то здесь наяву было его подобие.

Из отверстия центрального люка, как из канализационной трубы, тянуло тугим зловонием от скопища тысяч застарело грязных тел, десятков параш, испражнений; наружу вырывался рев и вой, какой исторгает охваченное страхом пожара или землетрясения загнанное в закрытое помещение стадо животных».

"Кормили заключенных один раз в сутки. В середине дня обслуживающие зеки подкатывали к центральному люку огромную деревянную бочку, наполненную до краев кашей из не очищенной от шелухи крупы и «сдобренной» длинными, с полметра, морскими водорослями с толстым налетом темно-зеленого цвета и морским песком, скрипевшим на зубах. На верху довольно густого месива ставили оловянный таз с мисками и искореженными ложками, частично без черенков.
Бочку спускали в трюм на тросах.
Со всех этажей нар спускались, спрыгивали и срывались «жуки» и, опережая друг друга, толчеей устремлялись к кормушке; схватив миски-ложки, зачерпывали месиво, кому же «прибора» не доставалось, черпали пятерней, плотно обступив бочку, задние их оттаскивали «за шкирку» занимали освободившиеся места; подходившие отшвыривали передних и так длилось до тех пор, пока бочка не была начисто вылизана.

От бочки с кашей толчеей расползались к бочкам-парашам...".

"Бросались в глаза наколки с изображением вождя, Сталина, в самых разных позициях, размерах, формах: от головы с низким лбом и торчащими черными усами до полной респектабельной формы генералиссимуса во весь рост - как правило, на левой стороне груди, у соска или на спине, «защищая» сердце преступника.
Наколоты были и кресты, и могилы, и цепи, и решетки, и гадюки, обвивавшие руки или все тело и вонзавшие жало в самое сердце, много было выколото разных имен и надписей: одни сентиментальные, как, например, «и никто не узнает, где могилка моя» другие - короткие и призывные, как лозунги: «нахальство - второе счастье» или «где была совесть, там вырос...»

Порнография котировалась наравне со Сталиным, некоторые непристойные рисунки показывали даже картины в действии, например, акт близости - при соответствующем разведении рук и сближении лопаток...
Тот, кому угоднически пели дифирамбы и кого подобострастно называли «отец родной, вождь и учитель» загонял нас - тогда молодых, патриотичных, целеустремленных, нравственно здоровых (а среди нас было много прогрессивно мыслящих людей, смелой молодежи, убежденных в своих взглядах студентов, передовой интеллигенции) в трюмы пароходов, застенки тюрем, подвалы пыток, но люди всегда и везде оставались л ю д ь м и, несмотря ни на какие мясорубки.

А тогда, тогда... тросами поднимали с двойного второго дна наверх трупы замученных, удушенных, изнасилованных, зарезанных, казненных и бросали за борт в Охотское море...
Острозубые хищницы окружали легкую добычу и каждый раз женщины кричали при этом: «Акулы, смотрите, акулы набрасываются на трупы!...»
Одной из самых первых бросили за борт Стрелку - я это сама видела - и только тогда узнала от вездесущих женщин, которые объяснили, что она была кобёл[4], а таких жуки раздирали живьем на части".

"По прибытии к месту назначения солдаты открыли наконец выходной люк трюма, но никто наружу уже не выходил. Приказы конвоиров: «На выход!» - рассеивались в воздухе...

Уголовники не отпускали женщин, а тех, кто пытался выползти, - казнили на месте... Никакие меры не действовали: ни окрики, ни приказы, ни стрельба...
И тогда вызвали пожарных, которые из брансбойтов мощной струей под давлением выбивали, как клопов, засевших в трюме насильников.
Трюм наполнялся водой, поступавшей из моря по шлангам, протянутым в люки, нижние нары затоплены, жуки выползали на средние: пловцы, трупы и человеческие экскременты вперемежку плавали на поверхности... Но блатные не сдавались, обсев средние ярусы под прикрытием верхних, они еще долгие часы держали крайне обострившуюся ситуацию...
Позже рассказывали, что трюм был залит водой настолько, что на плаву держаться было невозможно, последних преступников вылавливали баграми и сетями (?!).

На женщин, вызволенных, наконец, из трюма, нельзя было смотреть без боли. Мученицы, прошедшие все круги ада...

Вечером этапников погнали в сторону Магадана, навстречу нам плелись изможденные - кожа до кости - колонны понурых заключенных, которые, взобравшись на сопки, не расходились по своим баракам-развалюхам, а понимающе глядели вслед вновь прибывшим...
Люди молчали, и только окрики и мат встречных конвоиров да злобный лай служебных овчарок оглушали бухту невольников.
Мы вступали в страну узаконенного бесправия и человеческого безмолвия, в страну заключенных - Колыму, где на сотню 99 плакало, а один смеялся - по поговорке колымских зека.

Будь проклята ты, Колыма!...".

https://diletant.media/articles/37274284/

Убийство Троцкого
20 Август, 2020 VoA
«Я уже знаком со смертью», – заявил Троцкий после того нападения в своем доме в пригороде Мехико, где он провел последние годы жизни.

«Черная ненависть Сталина преследует меня через полмира», – заявил он мексиканской газете.

Несколько месяцев спустя, 20 августа 1940 года, эта цепь преследований завершилась, когда Троцкий был убит с помощью ледоруба. Убийца действовал по приказу Иосифа Сталина.

«Это было идеологическое, символическое преступление», – рассказал AFP кубинский писатель Леонардо Падура, который потратил несколько лет на исследование обстоятельств убийства для своего романа «Человек, который любил собак».
Далее - https://www.golos-ameriki.ru/a/eighty-y ... 50838.html