irakly писал(а):

AlexCh писал(а):Ни́ка Гео́ргиевна Турбина́ (17 декабря 1974, Ялта, Крымская область, УССР, СССР — 11 мая 2002, Москва, Россия)

Прожила всего 28 лет... Жаль.

у нее, повзрослевшей, была очень трагичная судьба. Но не менее трагичен был и ее детский Дар Поэта, определивший такую Судьбу.

"Жизнь моя - черновик,

На котором все буквы - созвездия...

Сочтены наперёд все ненастные дни.

Жизнь моя - черновик.

Все удачи мои, невезения

Остаются на нём

Как надорванный выстрелом

крик."

http://nika-turbina.ru.gg/

kisole писал(а):

Orungal писал(а):New Vasuki?

Да нет, просто это название внесено во все летные реестры, и его гораздо труднее убрать, гораздо легче им назвать в каждом селе центральную улицу именем Буша. И туристам будет легче ориентироваться.

"Нет, - решил сердито Сёма,
- Дом не должен ездить сам:
Человек - хозяин дома,
Всё вокруг послушно нам!

Захотим - и в небе синем,
В синем море поплывём.
Захотим - и дом подвинем,
Если нам мешает дом!"

Переведiть мене через майдан,
Туди, де бджоли в гречцi стогнуть глухо,
Де тиша набивається у вуха.
Переведiть мене через майдан.

Переведiть мене через майдан,
Де все святкують, б'ються i воюють,
Де часом i себе й мене не чують.
Переведiть мене через майдан.

Переведiть мене через майдан,
Де я спiвав усiх пiсень, що знаю.
Я в тишу увiйду i там сконаю.
Переведiть мене через майдан

Переведiть мене через майдан,
Де жiнка плаче, та, що був я з нею.
Мину її i навiть не пiзнаю.
Переведiть мене через майдан.

Переведiть мене через майдан
З жалями й незабутою любов'ю.
Там дужим був i там нiкчемним був я.
Переведiть мене через майдан.

Переведiть мене через майдан,
Де на тополях виснуть хмари п'янi.
Мiй син тепер спiває на майданi.
Переведiть мене через майдан.

Переведiть...
Майдану тлумне тло
Взяло його у себе i вело ще,
Коли вiн впав у центри тої площi,
А поля за майданом не було.

Николай Олейников
Таракан (1934)

Таракан попался в стакан
- Достоевский

Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался Он в капкане
И теперь он казни ждет

Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят

У стола лекпом хлопочет,
Инструменты протирая,
И под нос себе бормочет
Песню «Тройка удалая».

Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет - она поет.
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет

Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша...
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало -
Вот что душу образует

Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья

Против выводов науки
Невозможно устоять
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать

Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть

И, проткнувши, на бок валит
Таракана, как свинью
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню

И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента
От увечий и от ран
Помирает таракан

Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.

Все в прошедшем - боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!

Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан -
Это мученик науки,
А не просто таракан.

Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.

Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

Я постою у края бездны
И вдруг пойму, сломясь в тоске,
Что все на свете — только песня
На украинском языке.

Леонид Киселев

Булат Oкуджава
Руиспири


1
Красноватой коры красота.
Черепичина кровель.
Мха короста.
И Гомборская высота,
ястребиной крапленая кровью.
Все так просто!

Предзакатные тени тихи.
В руиспирском духане
духанщик --
счастливый обманщик --
в десятом стакане
мои воспевает грехи.

Виноградным вином я не брезгую,
я не брезглив.
Он хохочет:
он не верит мне трезвому,
и беседовать так, не в разлив,
он не хочет.
Пью и эдак и так,
натощак,
неумело и скверно...
(До ближайших писак --
с полстолетья, наверно).

Прислонившись спиной к жерновам,
он как будто бы дразнится.
Я учу его трезвым словам,
учит он меня праздности.

Я пытаюсь его усмирить,
как придется,
разумнее быть
призываю...
Учит он меня весело жить
и смеется,
бездонный свой рот разевая.

Десять бочек пусты. Я не пьян.
Но не вышло бы боком!.

Он -- двухсотый стакан
за мое красноречие:
"С богом!.."
Двадцать бочек лежат на дворе,
совершенно пустые.
На вечерней заре
отношения очень простые.
Сорок бочек лежат на дворе.
Это мы их распили
на вечерней заре
на краю у села Руиспири!

Все так правильно в этом краю,
как в раю!
Не его ли мы ищем?
Я себя узнаю,
потому что здесь воздух очищен.
Все слова мной оставлены там, в городах,
позабыты.
Все обиды,
словно досками окна в домах,
позабиты.
Все причуды
(их там целые груды,
словно горы немытой посуды
побитой).
Где-то там,
свой покой сторожа,
и велик, хоть и прожит,
мой последний любимый ханжа
до меня дотянуться не сможет.

Нет земли.
Вся земля -- между небом и мною.
Остальное -- одни пустяки.
И последний альпийский цветок,
что не пробовал зноя,
в городские не верит стихи...

2
...По ущелью молочный туман
проползает змеею.
Я об этом кричу изумленно...
Мне духанщик подносит туман (я не пьян)
вместе с этой землею влюбленно.

Я кричу про зарю. Он зарю
мне на блюдце подносит,
и взамен ничего он не просит.
Я немею!..
Только сам ничего не дарю --
не умею.

Он в ладонь мое сердце берет,
он берет мою душу,
как врач, осторожно...
И при этом поет...
Я не то чтобы трушу --
мне просто тревожно.

-- Что? Зачем? Для чего? Почему?! --
Так кричу я.
Но помощник его,
словно фельдшер, к нему
подбегает, танцуя.
Из каких-то там недр
извлекает он рыбу и зелень...
Он по-дьявольски щедр
и по-ангельски как-то рассеян.
Сыплет зелень на сердце мое
и на душу, с лихвою.
А духанщик поет
и качает своей головою,
и лежат они: сердце, душа.
Свежий ветер ущелий и речек
между ними струится, шурша:
лечит, лечит...

3
...Не хочу уезжать. Наотрез.
Чтобы снова томиться?..
Я как стеклышко трезв.
И шашлык на мангале дымится.
Но духанщик подносит мне рог
(свой восторг
выражает)

и меня по-приятельски -- в бок,
и трезвее, чем бог,
вслед за мной -- на порог:
провожает,
и за счастье дорог
тост последний свой
провозглашает.

4
Спят земля,
общепит и нарпит,
и котлеты с лапшою...
Лишь село Руиспири не спит,
над моею врачуя душою.

Где-то там, по земле, я хожу,
обуянный огнем суеты
и тщеславьем охвачен,
как жаждой в пустыне...
Но отсюда, как бог, я гляжу
на себя самого с высоты
и себе самому ничего не прощаю отныне.

Никакого духана здесь нет.
Ничего с вас не спросят,
если даже мы что-нибудь скрыли
от любви и от долга...

Но, однако, пускай как на свет
нас на эти высоты возносят
наши белые крылья
хотя б ненадолго.

Возноситесь сюда иногда...
Здесь колхозники очень щедры.
Что -- пиры?
Есть на свете важнее дары:
в ранний час, когда ветер затих
и затихли рассветные речи и рощи,
поглядите отсюда на землю, на себя на самих --
сразу многое станет яснее и проще.

1965
http://www.goldpoetry.ru/okudjava/index.php?p=615

Ilona Lenge lány, aki sző, holdvilág mosolya: ezt mondja a neved, Ilona, Ilona. Lelkembe hallgatag dalolom, lallala, dajkálom a neved lallázva, Ilona. Minthogyha a fülem szellőket hallana, sellőket, lelkeket lengeni, Ilona. Müezzin zümmög így: "La illah il' Allah", mint ahogy zengem én, Ilona, Ilona. Arra, hol feltűn és eltűn a fény hona, fény felé, éj felé, Ilona, Ilona. Balgatag álmaim elzilált lim-loma, távoli, szellemi lant-zene, Ilona. Ó az i kelleme, ó az l dallama, mint ódon ballada, úgy sóhajt, Ilona. Csupa l, csupa i, csupa o, csupa a, csupa tej, csupa kéj, csupa jaj, Ilona. És nekem szín is ez, halovány kék-lila, halovány anilin ibolya, Ilona. Vigasság, fájdalom, nem múlik el soha, s balzsam is mennyei lanolin, Ilona. Elmúló életem hajnala, alkonya, halkuló, nem múló hallali, Ilona. Lankatag angyalok aléló sikolya. Ilona, Ilona, Ilona, Ilona.


1
Имя – лань:
влажен глаз,
блик луны
на губах,
локон – челн
гладь ланит,
гибок стан:
И-ло-на.

2
Неба синь,
колыбель,
упоен
сном апрель;
динь-динь-динь, –
льет капель
песнь свою:
И-ло-на.

3
Будто луч
проскользнул,
зазвенев
на ветру,
и прильнул
ангел мой,
и уснул:
И-ло-на.

4
Муэдзин
так поет:
«Ла иллах,
ил’Аллах».
Так хвалу
к небесам
возношу:
И-ло-на.

5
И молю
солнце я, –
расплескай
ночи тень, –
преклонен
пред тобой,
полонен
И-ло-на.

6
Бледных грез
карнавал
распушил,
переплел
лютни стон;
тинь-тина?, –
прозвучал,
И-ло-на.

7
Это «и»
белизна,
это «л»
плавный вал,
это лен
нежных рун
тихий вздох:
И-ло-на.

8
Само «л»,
само «и»,
само «о»,
само «а» –
лон твоих
сладость, нег
пелена,
И-ло-на.

9
Для меня
это цвет:
лилий синь,
фиолет,
сонных роз
анилин
и жасмин,
И-ло-на.

10
О утешь
мою боль,
чтоб прошла,
уплыла
ты бальзам,
ты эдем,
ланолин,
И-ло-на.

11
Жизнь моя
есть, была
алый день,
ночи склянь,
ты заслон
на века
ей от бед,
И-ло-на.

12
Пала тень
от крыла,
от огня
опален
небосклон,
зорьный лал:
о кармин,
И-ло-на.

Дежё Костолани, «Илона»

В Петербурге снег и непогода,
в Петербурге горестные мысли,
проживая больше год от года,
удивляться в Петербурге жизни.

Приезжать на Родину в карете,
приезжать на Родину в несчастьи,
приезжать на Родину для смерти,
умирать на Родине со страстью.

Умираешь, ну и Бог с тобою,
во гробу, как в колыбельке чистой,
привыкать на родине к любови,
привыкать на родине к убийству.

Боже мой, любимых, пережитых,
уничтожить хочешь -- уничтожишь,
подними мне руку для защиты,
если пощадить меня не можешь.

Если ты не хочешь. И не надо.
И в любви, испуганно ловимой,
поскользнись на родине и падай,
оказавшись во крови любимой.

Уезжать, бежать из Петербурга.
И всю жизнь летит до поворота,
до любви, до сна, до переулка
зимняя карета идиота.

Иосиф Бродский

Хуртовини

Циферблат годинника на розі
хуртовини снігом замели…
Нам з тобою, видно, по дорозі,
бо ішли й нікуди не прийшли.
Знов ті самі вулиці незрячі
і замету хвиля снігова.
Нам з тобою легко так, неначе
вітер нам підказує слова.
— Підкажи найлагідніше слово,
я його слухняно повторю.
Розгуляйся буйно і раптово,
заглуши усе, що говорю! —
Не було ні зустрічі, ні туги.
Не було пориву і жалю.
Я спокійна.
Я щаслива з другим.
Я тебе нітрохи не люблю.
А якщо заплачу і руками
я торкну ясне твоє чоло, —
нас не бачать леви біля брами:
левам очі снігом замело.

Ліна Костенко