Все-таки непрерывно возбудимые среды - замечательная вещь. Один из моих коллег по лаборатории, Вано Квавелашвили, был родом из Тбилиси. Последствия очевидны: именно со мной, первым среди москвичей, "вышли на контакт" грузинские диссиденты: Звиад Гамсахурдиа и Мераб Костава. Было это, наверное, в конце 1972-го или в начале 1973-го.

Я не хотел бы много говорить о своих личных впечатлениях от общения со Звиадом. Во-первых, он погиб при трагических и до сих пор загадочных обстоятельствах. Во-вторых, не хочу, чтобы меня обвинили в том, что я подстраиваю свои воспоминания под позднейшие политические симпатии или антипатии; а они у меня есть, разумеется: и по отношению к его поведению на следствии и суде в 1977-1978 гг., и по отношению к его недолгому президентству в 1991 г. Пусть грузины сами оценивают то, что принес Грузии Гамсахурдиа - и как диссидент, и как Президент. А вот для России Звиад сделал одну поистине великую вещь: он организовал подпольное типографское издание "Архипелага ГУЛаг", и если эта книга вошла в русское историческое сознание задолго до официальной публикации на родине, то в этом, прежде всего, заслуга Звиада Гамсахурдиа.

Что до Мераба Костава, которого принято упоминать в паре с Гамсахурдиа, то это был совершенно иной человек. Амплуа Звиада - эпический герой, защитник Отечества, вечный борец с врагами Грузии, которые, в отместку, постоянно строят против него и его семьи козни и заговоры. Эту роль Звиад играл постоянно, очень напористо и с пафосом, но, на мой взгляд, довольно фальшиво; ему недоставало чувства меры и художественного вкуса. Думаю, что Мераб был нужен ему прежде всего для завершенности собственного образа: у каждого Тариэла должен быть свой Автандил, друг и соратник, верный помошник во всех деяниях героя. Мераб же вовсе не разыгрывал никакой театральной роли; это был очень искренний, очень наивный и действительно преданный Звиаду человек.

Хорошо помню свою первую встречу с ним (это было, наверное, уже в 1974 г.). Мне сообщили через Вано, что один из друзей Звиада хотел бы увидеться и поговорить со мной, что он будет ждать меня в такой-то час у выхода из метро "Арбатская" и что выглядит он так-то и так-то. Но когда я в назначенное время подошел к метро, оказалось, что никаких примет можно было не сообщать: у дверей метро, как статуя Командора, высилась богатырская фигура красавца-грузина, который внимательно и сосредоточенно оглядывал лица прохожих, всем своим видом говоря: "Я пришел на конспиративную встречу". Это просто было написано у него на лице.

Мы немного поговорили, он передал мне несколько сообщений для "Хроники", а потом сказал, что хочет посоветоваться со мной по весьма важному и совершенно конфиденциальному поводу относительно некоторой идеи, о которой пока не знает никто - даже Звиад. Мы беседовали, наверное, полночи - я пришел домой только под утро, в совершенном смятении.

В чем же состояла идея Мераба Костава? Он задумал разоблачить раз и навсегда методы психиатрической расправы с инакомыслящими и сделать невозможным применение этих методов в будущем. Для этого он просил меня познакомить его с хорошими и достаточно известными психиатрами, к которым он официально обратится с просьбой о медицинском освидетельствовании. Получив справку о своем психическом здоровье, он передает ее мне, а я прячу ее в надежном месте. Затем Мераб обращается к властям с требованием поместить его в психиатрическую лечебницу, поскольку он - такой же диссидент, как Григоренко, Горбаневская или Яхимович, и хочет быть там же, где и они. Это требование сопровождается рядом резких публичных акций с его стороны, которое не оставляет властям иного выхода, кроме как поместить его в психиатрическую больницу (почему-то вариант лагеря Мераб не рассматривал).
Вот тут-то и всплывает заранее подготовленная справка. Устыдившиеся власти выпускают Мераба, а заодно и всех остальных, на свободу и никогда больше не прибегают к подобным способам борьбы с инакомыслием.

Я осторожно усомнился в практичности этого плана и, в частности, в том, что в лицах, власть предержащих, так легко пробудить чувство неловкости и раскаяния за содеянное. "Вы неправы, Сергей", - возразил мне Костава. "Сейчас я расскажу Вам один эпизод из истории Грузии, и Вы убедитесь в том, что Вы неправы".
И рассказал мне следующую поэтическую легенду. В некие времена, когда порабощенной Грузией правил наместник персидского, что ли, шаха, было схвачено несколько грузинских дворян, участвовавших в восстании против иноземного ига. Этот наместник, или визирь, приказал предать бунтовщиков страшной восточной казни: в жаркий летний день их выставили под охраной, связанных, на солнцепек - голых по пояс и обмазанных медом. Их немедленно облепили осы и прочие насекомые; смерть, медленная и мучительная, казалась неизбежной. И вдруг на площади появился человек, тоже голый по пояс и обмазанный медом, и сел рядом с казнимыми. Стража пыталась прогнать его, но безуспешно: неизвестный не уходил. Заинтригованный визирь приказал привести его во дворец и спросил о причине его поступка; тот ответил, что он - один из вождей восстания, сумевший избежать ареста. И вот теперь он хочет разделить участь своих товарищей. Наместник, потрясенный, сказал: "Стремление этого народа к свободе силой побороть невозможно" - и повелел отпустить всех мятежников на свободу.

Понятно, с такой аргументацией трудно спорить. Я все же сказал Мерабу, что сомневаюсь в том, что мировоззрение и основополагающие идеи, господствующие в ЦК КПСС, так уж близки к мировоззрению и идеям этого средневекового сатрапа. А если вдруг и найдется в ЦК такой совестливый визирь, то товарищи его, несомненно, поправят.

(...)

Это была не последняя моя встреча с Мерабом Костава: мы еще несколько раз виделись в Москве, когда они со Звиадом привозили чемоданы с отпечатанным тиражом "Архипелага ГУЛаг", информацию о событиях в Грузии для "Хроники", а также статьи и эссе Звиада и некоторых его друзей. Большинство работ относилось к историко-культурной и религиозно-философской тематике; я не очень силен в этих материях, но мне казалось, что в их апологетике "духа Иберии" слишком уж настойчиво звучит этакая национально-романтическая нота грузинской исключительности. Мои коллеги по "Хронике" говорили мне, что чем дальше, тем сильнее ощущался в сообщениях и статьях Гамсахурдиа и других (но не Мераба!) привкус шовинизма и даже расизма. Но это было уже после моего ареста.

(...)

При последних двух моих встречах с Мерабом он оставался рыцарски верен своему другу Звиаду.
Первая из них была в лагере, на 35-й зоне, куда меня привезли отбывать 6 месяцев наказания в ПКТ - внутрилагерной тюрьме. Однажды, когда я вернулся с работы, мне сообщили, что в соседнюю камеру поместили новенького, который говорит, что знаком со мной. Я, естественно, попытался через стенку выяснить, кто же это. Сосед сначала долго проверял, действительно ли я Ковалев, и убедившись в том, что я тот, за кого себя выдаю, радостно заорал: "Сережа-джан, это я, Мераб".
Его только что привели к нам с этапа.

Я знал - частично из газет, частично из информации с воли - о судебном процессе в Тбилиси, о стойкости Костава и публичном покаянии Гамсахурдиа. В "Литературной газете" говорилось, в частности, что Гамсахурдиа не только покаялся сам, но и уличил в клевете на Советскую власть двух иностранных корреспондентов, которые имели неосторожность взять у него интервью.

Костава, не дожидаясь моих вопросов, принялся защищать передо мной своего друга. "Он не мог поступить иначе", - горячился Мераб, - "он же знал о своей популярности в Грузии, о горячности нашей молодежи. Если бы он занял иную позицию, он получил бы суровый приговор (Гамсахурдиа был приговорен к 2 годам ссылки в Дагестане - С.К.), и тогда грузинская молодежь вышла бы на улицы. Пролилась бы кровь. Любой ценой нужно было не допустить кровопролития; поэтому Звиад каялся не ради себя, а ради будущего Грузии".

Костава намекал еще на некоторые особые обстоятельства, заставившие Гамсахурдиа повести себя так, как он повел; однако о них он рассказал лишь много лет спустя, когда я видел его в последний раз.

Это было в декабре 1987 г., на гуманитарном семинаре, организованном Львом Тимофеевым (об этом семинаре я расскажу подробнее в следующей главе). Оба - Гамсахурдиа и Костава - приехали на семинар, и Звиад даже выступил с докладом. Это была, по-моему, напыщенная чепуха о том, как преследуют в школах детей диссидентов (он ссылался на собственных детей), и как необходимо создать комитет в их защиту. Было тягостное ощущение, что он построил свою речь так, чтобы звучала она достаточно радикально и в то же время не принесла бы ему никаких неприятностей - этакий Остап Бендер на заседании "Союза меча и орала". Мы - Лара Богораз, Саня Даниэль и я - вышли в другую комнату. Костава вышел вслед за нами.

Вам не нравится мой друг Звиад, - с горечью сказал он, - и я знаю почему он вам не нравится. Это все из-за того судебного процесса в 1978 г. Но вы не знаете некоторых дополнительных обстоятельств. Дело в том, что когда Звиад сидел под следствием, ему было видение. В камере ему явилась Богородица и сказала: "Звиад, оставь политику. Это не твоя стезя. Твой долг - в том, чтобы создать новый, совершенный, перевод Евангелия на грузинский язык!". Вот в чем главная причина поведения Гамсахурдиа на суде.
Я наивно спросил, откуда он про это знает. Мераб с гордостью ответил, что эту тайну доверил ему сам Звиад.
И тут неожиданно вмешалась Лара. "А что же Евангелие?" - с интересом спросила она. - "Перевел его Гамсахурдиа или нет?".

Мераб опешил. Он, по-видимому, рассказывал эту историю уже много раз, но столь простого вопроса ему никогда не задавали. И ему самому как-то не приходило в голову задуматься над подобной прозой. Он ничего тогда не ответил Ларе.

(...)

В июне 1991 г. первые лица союзных республик съезжались в Москву на инаугурацию только что избранного Президента России Б.Н.Ельцина. Согласно протоколу, их должны были встречать высшие должностные лица Российской Федерации. Борис Николаевич попросил меня встретить Президента Грузии.

Думаю, логика Ельцина была проста: во-первых, член Президиума Верховного Совета РФ по рангу достаточно высокая должность для Президента союзной республики; во-вторых, к бывшему диссиденту уместно и прилично отправить навстречу другого бывшего диссидента (так сказать, соратника по борьбе).

По дороге из Внукова Звиад Константинович несколько раз пытался заговорить со мной о нашем общем прошлом. Я же старался отделывался общими фразами и переводил разговор на протокольные темы. Мне не хотелось ни поддакивать ему, ни, тем более, пускаться в обличения. Полагаю, что Звиад понял это, ибо, оставаясь в Москве еще несколько дней, не пытался встретиться со мной еще раз.

Я же, вспоминая о нем сегодня, не могу не согласиться с мнением Божьей Матери (в передаче Мераба Костава) относительно Гамсахурдиа. Как жаль, что Звиад не последовал доброму совету: говорят, он и в самом деле был неплохой переводчик.
Впрочем, может быть я действительно несправедлив и предвзят к Звиаду Гамсахурдиа. В конце концов, как бы он ни прожил свою жизнь - погиб он как мужчина, с оружием в руках отстаивая то дело, которое считал правым.

DonnaMa писал(а): Все правильно, в Тбилиси есть например две улицы Абашидзе, две Дадиани...

KonstantinIos писал(а): ↑

30 авг 2019, 20:57

Политика наложила свой отпечаток, но действительно незаурядные персоны политика не портит, как и деньги.