Для размышлений Умов опытных...
-
Stio
- Сообщения: 4456
- Зарегистрирован: 28 окт 2010, 20:56
- Награды: 4
- Благодарил (а): 504 раза
- Поблагодарили: 709 раз
- Пол:
Для размышлений Умов опытных...
«Ты там наказывай, кого надо, пожестче».
В распоряжении «Новой » оказались новые записи избиений в ярославской колонии ИК-1
ПАНОПТИКУМ и "ОТРИЦАЛОВО"
Мишель Фуко в книге «Надзирать и наказывать» уделяет большое внимание проекту «паноптикума», разработанному английским юристом Иеремией Бентамом в конце 18 века и представленного им вождям французской революции. Паноптикон (так у Бентама, это можно перевести как «всецело просматриваемый») представляет из себя здание в форме окружности, в котором размещены одиночные камеры с окнами наружу и внутрь — так они могут просматриваться надзирателем, находящимся в башне в центре круга, а сам он для обитателей камер остается невидимым. Бентам предлагал свой проект не только для тюрем, но и для школ, больниц, казарм, и вообще для любых форм организованного труда. Архитектурный с виду проект «паноптикума» воплощает (в настоящем времени: ведь он был использован при строительстве тюрем во многих странах) идею тотального надзора, от которого невозможно ускользнуть.
Паноптикон. Wikipedia
Бентам, по Фуко, — «Фурье полицейского государства». Но эту утопию Фуко находит и в более ранних проектах — его книга иллюстрирована не только схемами и фотографиями тюрем, но и старинными гравюрами, объясняющими в деталях, как дети должны сидеть за партами, а солдаты тянуть мысок, найдется тут и проект «паровой машины для порки мальчиков и девочек» — раздельно.
Но поскольку надзор за мыслями даже и до сих пор остается недостижимым, Власть (это понятие более широкое, чем «государство») всегда стремится подчинить себе то, до чего дотягивается: тело. С этой целью Власть использует практики «дисциплины», достигающие самых причудливых форм идиотизма. Контроль за телом становится и надзором над разумом, усугубляемый еще и тем, что объект контроля никогда точно не знает, надзирают ли за ним в данный момент. В таком виде насилие из физического превращается в символическое, что не делает его менее отвратительным, а дисциплина сама по себе оказывается изощренной пыткой.
«Паноптизм» (термин Фуко) распространяется далеко за пределы тюрьмы и вообще форм общежития, стремясь в пределе контролировать и «мыслепреступления» (Джордж Оруэлл). Читателям «Новой» в силу их личных особенностей это покажется странным, но большинство граждан чаще всего в истории поддерживает идеи Власти относительно «паноптизма» ради охраны от угроз — зачастую мифических — и вообще стабильности. Но всегда находится и какое-то количество тех, кто поднимает бунт — интеллектуальный, а то и физический. Это и есть на языке ФСИН «отрицательный элемент», а на жаргоне зэков — «отрицалово». Надо только понимать, что в отсутствие «отрицательного элемента» что-то произойдет и с «положительным» — как минимум он поставит свой знак под вопрос.
Обложка книги Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать»
Ханна Арендт, знавшая о процессах становления нацизма в Германии не понаслышке, пишет («Личная ответственность при диктатуре», в книге «Ответственность и суждение», М., 2014, с. 55):
«Нас деморализовало не поведение врагов, а поведение друзей, тех, кто сам никоим образом не способствовал складыванию этой ситуации. Они (и здесь Арендт, конечно, имеет в виду и великого Мартина Хайдеггера, с которым она переписывалась, в том числе и в эмиграции — Л. Н.) не были ответственны за нацизм, они лишь оказались под слишком большим впечатлением от его успехов, чтобы противопоставить вердикту Истории, каким они его видели, свое собственное суждение».
И далее:
«...Ошибочно и распространенное представление, будто мы имеем дело со вспышкой современного нигилизма, если понимать кредо нигилистов в духе XIX века: «все дозволено». Легкость, с которой притуплялась совесть, была прямым следствием того факта, что дозволено было как раз не все» (Ibid, с. 75). Этот «новый порядок»... был не только ужасающе новым, но и прежде всего порядком» (Ibid, с. 74).
В изумлении перед тем, как протестантская и католическая Германия быстро и легко стала нацистской (а потом и наоборот: наполовину даже социалистической), Арендт и приходит к выводу, что главную роль здесь сыграл именно «порядок». (Мы же тоже это наблюдали, хотя, конечно, в менее жестокой форме: убежденные атеисты и члены КПСС вдруг стали такими же, и не понарошку, «православными»). Главным для большинства (конформистов) является наличие некой системы: закона, идеологии, «святцев», заглянув в которые всегда можно найти ответ, как поступать в том или ином случае. На самом же деле, — полагает Арендт вслед за Кантом, — в каждой уникальной ситуации, тем более если она экзистенциальна, внешних норм и ответов не существует, но каждый сам несет крест собственного суждения, будучи «законодателем для самого себя».
«Опыт свидетельствует, — пишет Арендт, — что именно члены добропорядочной части общества... просто сменили одну систему ценностей на другую... От участия воздержались те, чья совесть не работала, так сказать, на автоматизме, будто мы располагаем набором врожденных или выученных правил... Они, мне кажется, пользовались иным мерилом: спрашивали себя, где та черта, перейдя которую, они не смогли бы больше жить в мире сами с собой». С этой точки зрения понятна известная ущербность морализаторства и «дисциплины»: самыми нравственными в итоге оказываются как раз «не поддающиеся воспитанию» диссиденты. И при этом: «Граница между теми, кто хочет мыслить, а значит, должен судить самостоятельно, и теми, кто этого избегает, игнорирует все различия в культуре, общественном положении и образовании» (Ibid, с. 77–78).
Эти мысли Арендт совпадают с образами фильма «Кабаре» Боба Фосса. Наверное, он прочел Аренд, готовясь в начале 70-х снимать фильм, действие которого происходит в 30-х годах в Берлине, а может быть, Фосс просто угадал то же самое Явление как художник. Его герои, включая певичку кабаре, сыгранную Лайзой Миннелли, никакие не «герои» и уж во всяком случае не «положительные». Они просто хотят думать собственной головой в условиях становящегося тоталитаризма, всегда чрезвычайно озабоченного дисциплиной и «этикой» — в общем, в ИК-1 Ярославля их называли бы «отрицаловом».
«Дисциплина» как самоцель, подстригающая всех под одну гребенку, останавливает прогресс, что было хорошо видно на примере социалистического «застоя». Разумеется, всякое сообщество, состоящее из одних только нонконформистов, было бы обречено на гибель, конформистов должно быть и всегда есть большинство — наверное, как раз те 86 процентов, если ориентироваться на известные цифры социологических опросов.
Но и остающиеся «14» — не маргиналы, а необходимая часть общественного организма — они не только возмутители спокойствия, но гаранты от загнивания (пока они есть).
Мы вовсе не хотим сделать из Евгения Макарова героя, тем более «положительного» — у нас для этого просто недостаточно информации. Однако, рассуждая по Арендт, он тут стихийный носитель того самого категорического императива, ставящего под сомнение «обычные практики». Он важный и нужный элемент в колонии, которая в его отсутствие превратилась бы в «паноптикум» Бентама, элемент истребляемый и недостающий — и вот наша колония в него все-таки постепенно превращается.
Мускулы «интеллигентности»
Есть и отечественный философ второй половины 20 века, чьи мысли очень важны для осмысления ярославского (но, конечно, не только) Явления, — это Мераб Мамардашвили. После отправки из Петрограда в Штеттин двух «философских пароходов», на которых по инициативе В. И. Ленина в ноябре 1922 года были высланы 160 профессоров, включая известных во всем мире философов, у нас с этим делом стало не так хорошо, как прежде, но Мамардашвили трудно назвать «советским» философом. Он хорошо знал несколько языков, дружил с постмодернистами на Западе, а в СССР читал весьма необычные по тем временам лекции во ВГИКе и по приглашению в разных городах. Возможно, до какой-то степени Мамардашвили охранял тот факт, что он был однокурсником Раисы Горбачевой, а скончался он в 1990 году от инфаркта в московском аэропорту, категорически не приняв националистическую политику Звиада Гамсахурдия у себя на родине в Грузии.
Мераб Мамардашвили. Wikipedia
Нам понадобится курс лекций, которые Мамардашвили прочел в Вильнюсе в 1981 году и подготовил к изданию под названием «Опыт физической метафизики» (Вильнюсские лекции по социальной философии, «Азбука», СПб, 2012). Главной проблемой, более всего изумлявшей философа (а удивление и есть начало философии), было сознание, которое появляется как бы «ниоткуда» и к тому же умеет себя в таком виде «удерживать», а также вообще сохраняющиеся структуры, возникновение и существование которых в куда более естественном и, по-видимому, изначальном хаосе вообще труднообъяснимо.
Это краткое введение следует удерживать в уме, обращаясь к взгляду Мамардашвили на «социальное», которое в наиболее естественном виде тоже «хаос» и всегда к нему обратно стремится. От низвержения в природный хаос общество, то есть «социальное», удерживают только каким-то чудом возникшие, но и тысячелетиями или, по крайней мере, веками сохраняющиеся структуры общественного сознания, их-то он и называет «мускулами» или «физикой» — вполне, конечно, метафизической, поскольку, в отличие от того, что мы привычно считаем мускулатурой и силой, их «усилие» (еще одно важное для Мамардашвили понятие) материалистическому взгляду вообще невидимо.
«В нормально развитых обществах характерно, — говорит Мамардашвили, — господство искусственных форм; они находятся в сложном взаимодействии с элементарными, но есть тенденция (оплаченная дорогой ценой — человеческими жертвами…) к тому, чтобы в целом общество регулировалось более или менее стержнем искусственных, культурных форм... Право (философ имеет в виду сознательное ощущение «естественного» права, а не законодательство — Л. Н.), законность, искусство и так далее являются сложными продуктами цивилизации и, будучи изобретенными, являются органами нашей жизни... Без них, имея тот же человеческий материал (как те 18 в ИК-1 — Л. Н.), мы будем получать зомби, поскольку человеку по природе несвойственно быть человеком» (ibid, сс. 115–116). Соберите людей вместе и лишите их этих мускулов, и в действие вступят... такие социальные отношения, которые полностью определяются борьбой за выживание... Можно навалиться оравой на одного умного и не умением или доблестью его победить, а просто задушив массой... Единицы массы взаимозаменяемы, природа как бы продолжает действовать разбросом множества экземпляров и жертвует отдельными, не считаясь с единичностью морального лица, этой находки эволюции...» (ibid с. 119).
«Вопреки обычному тезису, что истинное мышление всегда просто, я утверждаю, что оно сложно, и если нет этой сложности, то нет вообще ничего», — говорит Мамардашвили (ibid, с. 121), сравнивая такое состояние общества с «желе», по которому некие волны без смысла прокатываются свободно, не удерживаясь ни в каких структурах.
«Этот случай — пример редуцированной ситуации, где выплескиваются и захлестывают все остальное именно элементарные формы социальной жизни с соответствующим антропологическим типом» (ibid, с. 122). Редукция «совершается из-за того, что «невмоготу» оказываются сложные формы социальной жизни, потому что они предполагают мускулы, а у нас их нету, и к тому же бездна соблазнительна, — такая редукция снимает с нас самое тяжелое наше бремя — бремя свободы и ответственности» (ibid, с. 124).
В общем, Мамардашвили уже полностью и блестяще описал в том числе события в ИК-1 Ярославля, и к этому нечего добавить. Он опирается все на те же примеры фашистской Германии, ведь не мог же он в публичных лекциях в СССР начала 80-х заимствовать их из богатой теми же явлениями советской истории, но поразительным образом оказывается, что он пророчествует и о нашем сегодняшнем дне.
Изначально с приходом к власти Владимира Путина — возможно, в силу его личных качеств (которые отнюдь не являются отрицательными сами по себе) и биографии — была прямо декларирована и сделана ставка на «силу», которая после событий на Болотной в 2012 году вошла и в прямое столкновение с «умом». С этой точки зрения очевидно, что и разгон демонстрации, и последующие жестокие приговоры, вынесенные без оглядки на действия полиции и ОМОНа, и нынешние посадки за безобидные репосты, и бесчинство «казаков» на Пушкинской уже в 2018 году, и обливания зеленкой или мочой со стороны активистов «НОД» — это все явления одного и того же порядка и корня.
В такой логике избиения в ИК-1 Ярославля просто не могло не случиться, как и в других колониях ФСИН, просто здесь это каким-то замысловатым образом вышло наружу.
Фото: ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников
Ставка на «силу» против «ума» (или упрощенчества против сложности социальных отношений), которая проявляется не только в «правоприменительной» (теперь, конечно, уже только в кавычках) практике, но и в публичной риторике прежде всего, — это и есть, по Мамардашвили, «редукция». Однако успех этой чисто политической линии, связанной с удержанием власти (не обязательно «личной» — нам тут тоже ни в коем случае нельзя «редуцировать»: мне представляется, что Путин, в отличие от большинства его сатрапов, искренне пытается спасать Россию от революции и «бесов» Достоевского), был еще и подготовлен экономически — развитием потребительских настроений в обществе и самого дикого капитализма, в первую очередь в сфере медиа, ответственной за смыслы.
Первой «судебно-политической» акцией новой власти и успешной демонстрацией ею «силы» против «ума» было все-таки не дело ЮКОСа, начавшееся в 2003-м, а захват НТВ под видом «спора хозяйствующих субъектов», начавшийся в мае 2000 года. Президент и по роду своей предыдущей деятельности понимал значение сферы медиа и смыслов, но при новой власти «СМИ» (этот термин я употребляю в кавычках, так как информация из них давно исчезла) пошли по пути не столько создания новых смыслов (на самом деле в виде самых замшелых мифов), сколько выхолащивания и редуцирования любых сложных смыслов вообще, а без них, согласно Мамардашвили, «нет ничего».
Фото Сергея Смольского (ИТАР-ТАСС)
Однако основатели «Новой газеты», и я в том числе, когда-то работали в прежней еще «Комсомольской правде» вместе с Владимиром Сунгоркиным, а я еще имел счастье (без иронии, это был великолепный опыт) делать судебные новости на радио «Свобода» под началом Владимира Кулистикова, бывшего там редактором по новостям до ухода на НТВ в 1999 году. Оба они были превосходными журналистами, и то, что первый сделал с «КП», а второй с НТВ, можно объяснить только еще и предпринимательскими талантами обоих. Я не верю, что политическая составляющая была здесь главной: оба виновны в массовом убийстве смыслов в массовой культуре не с прямым, а с косвенным умыслом: отнюдь не по политическим предпочтениям, но из духа капитализма. Как и их бесчисленные, хотя и не столь талантливые эпигоны, оба сознательно сделали ставку на таблоид и «желтизну», приносящие прибыль так же безошибочно, как самый фантастический популизм приносит голоса на выборах политикам.
Политическая и вроде бы даже социалистическая в плане госмонополий линия нежно обнялась с капитализмом: так произошла «редукция», настала эра упрощенчества, культа силы (в том числе в виде «спорта») и издевательства над «умом» — пришли «зомби». Без такой подготовительной работы массмедиа по расчеловечиванию россиян эксцесс в ИК-1 тоже не мог бы случиться, как и многое другое в том же роде: у граждан атрофировались метафизические мускулы культуры и интеллигентности, хотя большинство из них мыслит (неужто? А каким местом?) мускулатуру как раз совершенно иначе.
Конечно, все это тоже не ново, но до такого градуса никогда не доходило (хотя так же, наверное, думали и римляне периода упадка империи). Сложные смыслы вытесняются из медиа развлечениями во всем мире, и пока никто не знает, что с этим делать, но Россия в этой сфере реализовала наконец свою вековую мечту и «перегнала США».
Будущее насилия
В 1968 году в Германии и прежде всего в Западном Берлине вспыхнули студенческие волнения. Только что в переводе на русский вышла книга их активного участника Гетца Али «Наша борьба: оглядываясь с недоумением», (М., «Мысль», 2018), который на основе документов и записей выступлений того времени скептически переосмысливает этот молодежный бунт, изрядно заряженный маоизмом и самым оголтелым левачеством без какой-либо внятной программы. Вернувшиеся в Германию из эмиграции философы, за исключением Герберта Маркузе, уже тогда отмечали опасность подобного левачества, хотя в целом государство и общество в Германии смогло удержаться от ответа насилием на насилие. Рассуждая о насилии в сегодняшней России, это нам тоже надо иметь в виду: насилие рождает насилие, с какой бы стороны не исходила его инициатива.
Обложка книги Ханны Арендт «О насилии». Ozon.ru
Откликаясь на эти события, Ханна Арендт в 1969 году издала тонкую книжицу «О насилии» («Новое издательство», М. 2014), где с некоторой поспешностью, вызванной понятными мотивами, осмыслила еще не закончившиеся студенческие волнения. Уделяя больше внимания насилию с их стороны, она высказала и неожиданные по тем временам мысли о насилии сверху со стороны государства, не отождествляя, как тогда привыкли, а противопоставляя друг другу Власть и насилие.
«Внезапный драматический распад власти, выливающийся в революцию, словно при вспышке света показывает, что повиновение законам, правителям, институтам есть всего лишь внешнее проявление поддержки и согласия... Власть не бывает принадлежностью индивида; она принадлежит группе и существует лишь до тех пор, пока эта группа держится вместе», а «вопрос об исполнении приказов решается не отношением «приказ-повиновение», но мнением и числом тех, кто это мнение разделяет (ibid, сс. 57–58).
Используя понятие легитимности власти как консенсуса, согласно которому общество разделяет ее цели и ценности, Арендт замечает, что «насилие способно разрушить власть; оно совершенно не способно ее создать». Проявления насилия свидетельствуют скорее о слабости власти, а
«замена власти насилием может принести победу, но цена ее будет очень высока, ибо за эту победу расплачиваются не только побежденные, но и победитель — своей собственной властью» (ibid, сс. 66, 63).
Эти мысли Арендт, казавшиеся в конце 60-х странными, поскольку все, включая его противников, мыслили власть и насилие по Марксу: почти как синонимы, кажутся уже банальностью в сегодняшней политологии. Виднейший теоретик массового общества Мануэль Кастельс замечает (в книге «Власть коммуникации»), что «власть управляет обществом с помощью насилия и дискурса, причем чем плотнее она захватывает дискурс, тем меньше ей требуется насилие» (но и наоборот).
Перемены в российской внутренней политике после 2012 года подтверждают этот тезис, но дело осложняется тем, что насилие теперь распространяется и на сам дискурс: одно за другим закрываются (чаще всего заменой редакторов или по суду) «умные» медиа, лютует Роскомнадзор, в социальных сетях царит «паноптизм». Конечно, называть расцветающую пропаганду (силы) «дискурсом» уже проблематично, однако и свободный дискурс насильственно свернут до весьма узкого сектора, и это факт.
У Арендт из ее теории консенсуса получается, что «насилие (со стороны власти — Л. Н.) может быть оправданным, но никогда не будет легитимным» (ibid, с. 62). Однако вопреки опыту фашистской Германии и своему собственному в ней Арендт упускает из виду, что консенсус общественного большинства (как она сама блестяще показывает в других своих работах) может складываться как раз вокруг насилия как главного метода властвования — в таком случае завороженное «силой», и уверовав в сам метод насилия как в ценность, о «целях» и ценности человеческого достоинства большинство уже даже не вспоминает.
Тем более что миф о «силе» как ценности, спасительной исторической традиции и чуть ли не как о национальной идентичности обслуживается в сегодняшней России огромной идеологической машиной: целым министром культуры, «исторической наукой», «СМИ» и верхушкой РПЦ, которой, правда, ради этого приходится перевирать базовые идеи Евангелий и как-то выпутываться, но это уж детали. В церквах и молельнях, которые теперь есть в каждой колонии, СУ СК РФ и перед Мосгорсудом, поселился какой-то дохристианский бог: карающий и наказующий, а не вочеловечившийся, как Иисус, зато понятно, как и начальники, коррумпированный — поскольку прощение и благодать у него можно купить за пожертвование.
По данным социологического исследования, проведенного фондом «Общественный вердикт» и социологами в 2017 году, по мнению 41 % опрошенных, полицейские имеют право «идти на незначительные нарушения закона для раскрытия общественно значимых преступлений». 52 % опрошенных оправдали поведение полицейских, на глазах у которых преступник вырвал сумку у пенсионера и убежал, а те, догнав, ему накостыляли. Более 63 % назвали допустимыми пытки преступника, похитившего детей и отказывающегося сообщить, где они находятся. В телефонном и интернет-опросе предлагались реальные ситуации, но с учетом остаточной стеснительности тех, кто все же согласился ответить, надо полагать, что одобрение насилия в обществе на самом деле еще выше, а среди «силовиков» должно приближаться к 100 процентам.
Это возвращает нас к вопросу о «норме» и «беспределе», которые всегда остаются не статикой, но динамикой, тенденцией. И те сотни тысяч пользователей, которые целиком или частично просмотрели на сайте «Новой» и в YouTube видео избиения Макарова в ИК-1, поражены, скорее всего, лишь степенью жестокости, а не самим фактом насилия: этого никогда бы не случилось, если бы по поводу допустимости такого насилия в обществе (в том числе и среди самих «зэков») не образовался консенсус.
Фото: РИА Новости
Пожалуй, это и есть сегодня та самая искомая «скрепа» — скрепа расчеловечивания. Не думаю, что она была выкована полностью в результате осознанной политической линии — скорее нащупана в ответ на декларации с самого верха о «диктатуре закона» и «силе» коллективным разумом силовой бюрократии — «насекомо», по Тейяру де Шардену. Но это мало меняет политический итог, и динамика в целом не разворачивается. Лестная для ее носителей идея «силы», реализуемая на все более низких уровнях силовой бюрократии, скоро превращается в безыдейное насилие: выпустив этого джинна из бутылки, загнать его обратно, да и просто контролировать оказывается практически невозможно.
Концепция прав человека, сформировавшаяся после жуткой Второй Мировой войны, — христианская в своем современном развитии: Христос — единственный Бог, поставивший себя в земной проекции вровень с Человеком. Отвергая права человека, государство (как и РПЦ) рушат столп цивилизации, не оставляя обществу ничего, кроме насилия. Это путь к варваризации, но еще не хаос, поскольку атрофированные «мускулы культуры» покуда худо-бедно заменяются протезами «силовых структур».
«Паноптизм» знакомо парализует инициативу в экономике и общественной жизни, но так, когда рычаги насилия отмобилизованы, думающее меньшинство атомизировано, а большинство уверовало в спасительную «силу» и хочет только развлекаться, можно гнить еще долго. Но наивно думать, что «зона» не ответит. Рано или поздно ответит — но отнюдь не созданием сложноорганизованных культурных форм, и вот это уже будет море крови. А история учит лишь тому, что она ничему не учит (эта мысль восходит к Гегелю, которого, впрочем, философы постмодерна клеймят как первого идеолога «систем»).
Выхода из тупика не то что не видно, он виден интеллектуалам — в виде возвращения к культуре и ценностям «интеллигентности». Спасать надо не «страну», это ложная цель, а культуру, без которой и страна-то — просто tabula rasa, пустое место. «Мускулы культуры» не так легко и разрушить, но еще труднее восстановить разрушенные: это требует труда целых поколений, таланта и квалификации, «школы», которая тоже разрушена «с косвенным умыслом». И маловато шансов, что большинство (а ведь демократия — это тоже ценность) быстро последует за нами в этом направлении.
Ссылка: https://www.novayagazeta.ru/articles/20 ... echivaniya
В распоряжении «Новой » оказались новые записи избиений в ярославской колонии ИК-1
ПАНОПТИКУМ и "ОТРИЦАЛОВО"
Мишель Фуко в книге «Надзирать и наказывать» уделяет большое внимание проекту «паноптикума», разработанному английским юристом Иеремией Бентамом в конце 18 века и представленного им вождям французской революции. Паноптикон (так у Бентама, это можно перевести как «всецело просматриваемый») представляет из себя здание в форме окружности, в котором размещены одиночные камеры с окнами наружу и внутрь — так они могут просматриваться надзирателем, находящимся в башне в центре круга, а сам он для обитателей камер остается невидимым. Бентам предлагал свой проект не только для тюрем, но и для школ, больниц, казарм, и вообще для любых форм организованного труда. Архитектурный с виду проект «паноптикума» воплощает (в настоящем времени: ведь он был использован при строительстве тюрем во многих странах) идею тотального надзора, от которого невозможно ускользнуть.
Паноптикон. Wikipedia
Бентам, по Фуко, — «Фурье полицейского государства». Но эту утопию Фуко находит и в более ранних проектах — его книга иллюстрирована не только схемами и фотографиями тюрем, но и старинными гравюрами, объясняющими в деталях, как дети должны сидеть за партами, а солдаты тянуть мысок, найдется тут и проект «паровой машины для порки мальчиков и девочек» — раздельно.
Но поскольку надзор за мыслями даже и до сих пор остается недостижимым, Власть (это понятие более широкое, чем «государство») всегда стремится подчинить себе то, до чего дотягивается: тело. С этой целью Власть использует практики «дисциплины», достигающие самых причудливых форм идиотизма. Контроль за телом становится и надзором над разумом, усугубляемый еще и тем, что объект контроля никогда точно не знает, надзирают ли за ним в данный момент. В таком виде насилие из физического превращается в символическое, что не делает его менее отвратительным, а дисциплина сама по себе оказывается изощренной пыткой.
«Паноптизм» (термин Фуко) распространяется далеко за пределы тюрьмы и вообще форм общежития, стремясь в пределе контролировать и «мыслепреступления» (Джордж Оруэлл). Читателям «Новой» в силу их личных особенностей это покажется странным, но большинство граждан чаще всего в истории поддерживает идеи Власти относительно «паноптизма» ради охраны от угроз — зачастую мифических — и вообще стабильности. Но всегда находится и какое-то количество тех, кто поднимает бунт — интеллектуальный, а то и физический. Это и есть на языке ФСИН «отрицательный элемент», а на жаргоне зэков — «отрицалово». Надо только понимать, что в отсутствие «отрицательного элемента» что-то произойдет и с «положительным» — как минимум он поставит свой знак под вопрос.
Обложка книги Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать»
Ханна Арендт, знавшая о процессах становления нацизма в Германии не понаслышке, пишет («Личная ответственность при диктатуре», в книге «Ответственность и суждение», М., 2014, с. 55):
«Нас деморализовало не поведение врагов, а поведение друзей, тех, кто сам никоим образом не способствовал складыванию этой ситуации. Они (и здесь Арендт, конечно, имеет в виду и великого Мартина Хайдеггера, с которым она переписывалась, в том числе и в эмиграции — Л. Н.) не были ответственны за нацизм, они лишь оказались под слишком большим впечатлением от его успехов, чтобы противопоставить вердикту Истории, каким они его видели, свое собственное суждение».
И далее:
«...Ошибочно и распространенное представление, будто мы имеем дело со вспышкой современного нигилизма, если понимать кредо нигилистов в духе XIX века: «все дозволено». Легкость, с которой притуплялась совесть, была прямым следствием того факта, что дозволено было как раз не все» (Ibid, с. 75). Этот «новый порядок»... был не только ужасающе новым, но и прежде всего порядком» (Ibid, с. 74).
В изумлении перед тем, как протестантская и католическая Германия быстро и легко стала нацистской (а потом и наоборот: наполовину даже социалистической), Арендт и приходит к выводу, что главную роль здесь сыграл именно «порядок». (Мы же тоже это наблюдали, хотя, конечно, в менее жестокой форме: убежденные атеисты и члены КПСС вдруг стали такими же, и не понарошку, «православными»). Главным для большинства (конформистов) является наличие некой системы: закона, идеологии, «святцев», заглянув в которые всегда можно найти ответ, как поступать в том или ином случае. На самом же деле, — полагает Арендт вслед за Кантом, — в каждой уникальной ситуации, тем более если она экзистенциальна, внешних норм и ответов не существует, но каждый сам несет крест собственного суждения, будучи «законодателем для самого себя».
«Опыт свидетельствует, — пишет Арендт, — что именно члены добропорядочной части общества... просто сменили одну систему ценностей на другую... От участия воздержались те, чья совесть не работала, так сказать, на автоматизме, будто мы располагаем набором врожденных или выученных правил... Они, мне кажется, пользовались иным мерилом: спрашивали себя, где та черта, перейдя которую, они не смогли бы больше жить в мире сами с собой». С этой точки зрения понятна известная ущербность морализаторства и «дисциплины»: самыми нравственными в итоге оказываются как раз «не поддающиеся воспитанию» диссиденты. И при этом: «Граница между теми, кто хочет мыслить, а значит, должен судить самостоятельно, и теми, кто этого избегает, игнорирует все различия в культуре, общественном положении и образовании» (Ibid, с. 77–78).
Эти мысли Арендт совпадают с образами фильма «Кабаре» Боба Фосса. Наверное, он прочел Аренд, готовясь в начале 70-х снимать фильм, действие которого происходит в 30-х годах в Берлине, а может быть, Фосс просто угадал то же самое Явление как художник. Его герои, включая певичку кабаре, сыгранную Лайзой Миннелли, никакие не «герои» и уж во всяком случае не «положительные». Они просто хотят думать собственной головой в условиях становящегося тоталитаризма, всегда чрезвычайно озабоченного дисциплиной и «этикой» — в общем, в ИК-1 Ярославля их называли бы «отрицаловом».
«Дисциплина» как самоцель, подстригающая всех под одну гребенку, останавливает прогресс, что было хорошо видно на примере социалистического «застоя». Разумеется, всякое сообщество, состоящее из одних только нонконформистов, было бы обречено на гибель, конформистов должно быть и всегда есть большинство — наверное, как раз те 86 процентов, если ориентироваться на известные цифры социологических опросов.
Но и остающиеся «14» — не маргиналы, а необходимая часть общественного организма — они не только возмутители спокойствия, но гаранты от загнивания (пока они есть).
Мы вовсе не хотим сделать из Евгения Макарова героя, тем более «положительного» — у нас для этого просто недостаточно информации. Однако, рассуждая по Арендт, он тут стихийный носитель того самого категорического императива, ставящего под сомнение «обычные практики». Он важный и нужный элемент в колонии, которая в его отсутствие превратилась бы в «паноптикум» Бентама, элемент истребляемый и недостающий — и вот наша колония в него все-таки постепенно превращается.
Мускулы «интеллигентности»
Есть и отечественный философ второй половины 20 века, чьи мысли очень важны для осмысления ярославского (но, конечно, не только) Явления, — это Мераб Мамардашвили. После отправки из Петрограда в Штеттин двух «философских пароходов», на которых по инициативе В. И. Ленина в ноябре 1922 года были высланы 160 профессоров, включая известных во всем мире философов, у нас с этим делом стало не так хорошо, как прежде, но Мамардашвили трудно назвать «советским» философом. Он хорошо знал несколько языков, дружил с постмодернистами на Западе, а в СССР читал весьма необычные по тем временам лекции во ВГИКе и по приглашению в разных городах. Возможно, до какой-то степени Мамардашвили охранял тот факт, что он был однокурсником Раисы Горбачевой, а скончался он в 1990 году от инфаркта в московском аэропорту, категорически не приняв националистическую политику Звиада Гамсахурдия у себя на родине в Грузии.
Мераб Мамардашвили. Wikipedia
Нам понадобится курс лекций, которые Мамардашвили прочел в Вильнюсе в 1981 году и подготовил к изданию под названием «Опыт физической метафизики» (Вильнюсские лекции по социальной философии, «Азбука», СПб, 2012). Главной проблемой, более всего изумлявшей философа (а удивление и есть начало философии), было сознание, которое появляется как бы «ниоткуда» и к тому же умеет себя в таком виде «удерживать», а также вообще сохраняющиеся структуры, возникновение и существование которых в куда более естественном и, по-видимому, изначальном хаосе вообще труднообъяснимо.
Это краткое введение следует удерживать в уме, обращаясь к взгляду Мамардашвили на «социальное», которое в наиболее естественном виде тоже «хаос» и всегда к нему обратно стремится. От низвержения в природный хаос общество, то есть «социальное», удерживают только каким-то чудом возникшие, но и тысячелетиями или, по крайней мере, веками сохраняющиеся структуры общественного сознания, их-то он и называет «мускулами» или «физикой» — вполне, конечно, метафизической, поскольку, в отличие от того, что мы привычно считаем мускулатурой и силой, их «усилие» (еще одно важное для Мамардашвили понятие) материалистическому взгляду вообще невидимо.
«В нормально развитых обществах характерно, — говорит Мамардашвили, — господство искусственных форм; они находятся в сложном взаимодействии с элементарными, но есть тенденция (оплаченная дорогой ценой — человеческими жертвами…) к тому, чтобы в целом общество регулировалось более или менее стержнем искусственных, культурных форм... Право (философ имеет в виду сознательное ощущение «естественного» права, а не законодательство — Л. Н.), законность, искусство и так далее являются сложными продуктами цивилизации и, будучи изобретенными, являются органами нашей жизни... Без них, имея тот же человеческий материал (как те 18 в ИК-1 — Л. Н.), мы будем получать зомби, поскольку человеку по природе несвойственно быть человеком» (ibid, сс. 115–116). Соберите людей вместе и лишите их этих мускулов, и в действие вступят... такие социальные отношения, которые полностью определяются борьбой за выживание... Можно навалиться оравой на одного умного и не умением или доблестью его победить, а просто задушив массой... Единицы массы взаимозаменяемы, природа как бы продолжает действовать разбросом множества экземпляров и жертвует отдельными, не считаясь с единичностью морального лица, этой находки эволюции...» (ibid с. 119).
«Вопреки обычному тезису, что истинное мышление всегда просто, я утверждаю, что оно сложно, и если нет этой сложности, то нет вообще ничего», — говорит Мамардашвили (ibid, с. 121), сравнивая такое состояние общества с «желе», по которому некие волны без смысла прокатываются свободно, не удерживаясь ни в каких структурах.
«Этот случай — пример редуцированной ситуации, где выплескиваются и захлестывают все остальное именно элементарные формы социальной жизни с соответствующим антропологическим типом» (ibid, с. 122). Редукция «совершается из-за того, что «невмоготу» оказываются сложные формы социальной жизни, потому что они предполагают мускулы, а у нас их нету, и к тому же бездна соблазнительна, — такая редукция снимает с нас самое тяжелое наше бремя — бремя свободы и ответственности» (ibid, с. 124).
В общем, Мамардашвили уже полностью и блестяще описал в том числе события в ИК-1 Ярославля, и к этому нечего добавить. Он опирается все на те же примеры фашистской Германии, ведь не мог же он в публичных лекциях в СССР начала 80-х заимствовать их из богатой теми же явлениями советской истории, но поразительным образом оказывается, что он пророчествует и о нашем сегодняшнем дне.
Изначально с приходом к власти Владимира Путина — возможно, в силу его личных качеств (которые отнюдь не являются отрицательными сами по себе) и биографии — была прямо декларирована и сделана ставка на «силу», которая после событий на Болотной в 2012 году вошла и в прямое столкновение с «умом». С этой точки зрения очевидно, что и разгон демонстрации, и последующие жестокие приговоры, вынесенные без оглядки на действия полиции и ОМОНа, и нынешние посадки за безобидные репосты, и бесчинство «казаков» на Пушкинской уже в 2018 году, и обливания зеленкой или мочой со стороны активистов «НОД» — это все явления одного и того же порядка и корня.
В такой логике избиения в ИК-1 Ярославля просто не могло не случиться, как и в других колониях ФСИН, просто здесь это каким-то замысловатым образом вышло наружу.
Фото: ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников
Ставка на «силу» против «ума» (или упрощенчества против сложности социальных отношений), которая проявляется не только в «правоприменительной» (теперь, конечно, уже только в кавычках) практике, но и в публичной риторике прежде всего, — это и есть, по Мамардашвили, «редукция». Однако успех этой чисто политической линии, связанной с удержанием власти (не обязательно «личной» — нам тут тоже ни в коем случае нельзя «редуцировать»: мне представляется, что Путин, в отличие от большинства его сатрапов, искренне пытается спасать Россию от революции и «бесов» Достоевского), был еще и подготовлен экономически — развитием потребительских настроений в обществе и самого дикого капитализма, в первую очередь в сфере медиа, ответственной за смыслы.
Первой «судебно-политической» акцией новой власти и успешной демонстрацией ею «силы» против «ума» было все-таки не дело ЮКОСа, начавшееся в 2003-м, а захват НТВ под видом «спора хозяйствующих субъектов», начавшийся в мае 2000 года. Президент и по роду своей предыдущей деятельности понимал значение сферы медиа и смыслов, но при новой власти «СМИ» (этот термин я употребляю в кавычках, так как информация из них давно исчезла) пошли по пути не столько создания новых смыслов (на самом деле в виде самых замшелых мифов), сколько выхолащивания и редуцирования любых сложных смыслов вообще, а без них, согласно Мамардашвили, «нет ничего».
Фото Сергея Смольского (ИТАР-ТАСС)
Однако основатели «Новой газеты», и я в том числе, когда-то работали в прежней еще «Комсомольской правде» вместе с Владимиром Сунгоркиным, а я еще имел счастье (без иронии, это был великолепный опыт) делать судебные новости на радио «Свобода» под началом Владимира Кулистикова, бывшего там редактором по новостям до ухода на НТВ в 1999 году. Оба они были превосходными журналистами, и то, что первый сделал с «КП», а второй с НТВ, можно объяснить только еще и предпринимательскими талантами обоих. Я не верю, что политическая составляющая была здесь главной: оба виновны в массовом убийстве смыслов в массовой культуре не с прямым, а с косвенным умыслом: отнюдь не по политическим предпочтениям, но из духа капитализма. Как и их бесчисленные, хотя и не столь талантливые эпигоны, оба сознательно сделали ставку на таблоид и «желтизну», приносящие прибыль так же безошибочно, как самый фантастический популизм приносит голоса на выборах политикам.
Политическая и вроде бы даже социалистическая в плане госмонополий линия нежно обнялась с капитализмом: так произошла «редукция», настала эра упрощенчества, культа силы (в том числе в виде «спорта») и издевательства над «умом» — пришли «зомби». Без такой подготовительной работы массмедиа по расчеловечиванию россиян эксцесс в ИК-1 тоже не мог бы случиться, как и многое другое в том же роде: у граждан атрофировались метафизические мускулы культуры и интеллигентности, хотя большинство из них мыслит (неужто? А каким местом?) мускулатуру как раз совершенно иначе.
Конечно, все это тоже не ново, но до такого градуса никогда не доходило (хотя так же, наверное, думали и римляне периода упадка империи). Сложные смыслы вытесняются из медиа развлечениями во всем мире, и пока никто не знает, что с этим делать, но Россия в этой сфере реализовала наконец свою вековую мечту и «перегнала США».
Будущее насилия
В 1968 году в Германии и прежде всего в Западном Берлине вспыхнули студенческие волнения. Только что в переводе на русский вышла книга их активного участника Гетца Али «Наша борьба: оглядываясь с недоумением», (М., «Мысль», 2018), который на основе документов и записей выступлений того времени скептически переосмысливает этот молодежный бунт, изрядно заряженный маоизмом и самым оголтелым левачеством без какой-либо внятной программы. Вернувшиеся в Германию из эмиграции философы, за исключением Герберта Маркузе, уже тогда отмечали опасность подобного левачества, хотя в целом государство и общество в Германии смогло удержаться от ответа насилием на насилие. Рассуждая о насилии в сегодняшней России, это нам тоже надо иметь в виду: насилие рождает насилие, с какой бы стороны не исходила его инициатива.
Обложка книги Ханны Арендт «О насилии». Ozon.ru
Откликаясь на эти события, Ханна Арендт в 1969 году издала тонкую книжицу «О насилии» («Новое издательство», М. 2014), где с некоторой поспешностью, вызванной понятными мотивами, осмыслила еще не закончившиеся студенческие волнения. Уделяя больше внимания насилию с их стороны, она высказала и неожиданные по тем временам мысли о насилии сверху со стороны государства, не отождествляя, как тогда привыкли, а противопоставляя друг другу Власть и насилие.
«Внезапный драматический распад власти, выливающийся в революцию, словно при вспышке света показывает, что повиновение законам, правителям, институтам есть всего лишь внешнее проявление поддержки и согласия... Власть не бывает принадлежностью индивида; она принадлежит группе и существует лишь до тех пор, пока эта группа держится вместе», а «вопрос об исполнении приказов решается не отношением «приказ-повиновение», но мнением и числом тех, кто это мнение разделяет (ibid, сс. 57–58).
Используя понятие легитимности власти как консенсуса, согласно которому общество разделяет ее цели и ценности, Арендт замечает, что «насилие способно разрушить власть; оно совершенно не способно ее создать». Проявления насилия свидетельствуют скорее о слабости власти, а
«замена власти насилием может принести победу, но цена ее будет очень высока, ибо за эту победу расплачиваются не только побежденные, но и победитель — своей собственной властью» (ibid, сс. 66, 63).
Эти мысли Арендт, казавшиеся в конце 60-х странными, поскольку все, включая его противников, мыслили власть и насилие по Марксу: почти как синонимы, кажутся уже банальностью в сегодняшней политологии. Виднейший теоретик массового общества Мануэль Кастельс замечает (в книге «Власть коммуникации»), что «власть управляет обществом с помощью насилия и дискурса, причем чем плотнее она захватывает дискурс, тем меньше ей требуется насилие» (но и наоборот).
Перемены в российской внутренней политике после 2012 года подтверждают этот тезис, но дело осложняется тем, что насилие теперь распространяется и на сам дискурс: одно за другим закрываются (чаще всего заменой редакторов или по суду) «умные» медиа, лютует Роскомнадзор, в социальных сетях царит «паноптизм». Конечно, называть расцветающую пропаганду (силы) «дискурсом» уже проблематично, однако и свободный дискурс насильственно свернут до весьма узкого сектора, и это факт.
У Арендт из ее теории консенсуса получается, что «насилие (со стороны власти — Л. Н.) может быть оправданным, но никогда не будет легитимным» (ibid, с. 62). Однако вопреки опыту фашистской Германии и своему собственному в ней Арендт упускает из виду, что консенсус общественного большинства (как она сама блестяще показывает в других своих работах) может складываться как раз вокруг насилия как главного метода властвования — в таком случае завороженное «силой», и уверовав в сам метод насилия как в ценность, о «целях» и ценности человеческого достоинства большинство уже даже не вспоминает.
Тем более что миф о «силе» как ценности, спасительной исторической традиции и чуть ли не как о национальной идентичности обслуживается в сегодняшней России огромной идеологической машиной: целым министром культуры, «исторической наукой», «СМИ» и верхушкой РПЦ, которой, правда, ради этого приходится перевирать базовые идеи Евангелий и как-то выпутываться, но это уж детали. В церквах и молельнях, которые теперь есть в каждой колонии, СУ СК РФ и перед Мосгорсудом, поселился какой-то дохристианский бог: карающий и наказующий, а не вочеловечившийся, как Иисус, зато понятно, как и начальники, коррумпированный — поскольку прощение и благодать у него можно купить за пожертвование.
По данным социологического исследования, проведенного фондом «Общественный вердикт» и социологами в 2017 году, по мнению 41 % опрошенных, полицейские имеют право «идти на незначительные нарушения закона для раскрытия общественно значимых преступлений». 52 % опрошенных оправдали поведение полицейских, на глазах у которых преступник вырвал сумку у пенсионера и убежал, а те, догнав, ему накостыляли. Более 63 % назвали допустимыми пытки преступника, похитившего детей и отказывающегося сообщить, где они находятся. В телефонном и интернет-опросе предлагались реальные ситуации, но с учетом остаточной стеснительности тех, кто все же согласился ответить, надо полагать, что одобрение насилия в обществе на самом деле еще выше, а среди «силовиков» должно приближаться к 100 процентам.
Это возвращает нас к вопросу о «норме» и «беспределе», которые всегда остаются не статикой, но динамикой, тенденцией. И те сотни тысяч пользователей, которые целиком или частично просмотрели на сайте «Новой» и в YouTube видео избиения Макарова в ИК-1, поражены, скорее всего, лишь степенью жестокости, а не самим фактом насилия: этого никогда бы не случилось, если бы по поводу допустимости такого насилия в обществе (в том числе и среди самих «зэков») не образовался консенсус.
Фото: РИА Новости
Пожалуй, это и есть сегодня та самая искомая «скрепа» — скрепа расчеловечивания. Не думаю, что она была выкована полностью в результате осознанной политической линии — скорее нащупана в ответ на декларации с самого верха о «диктатуре закона» и «силе» коллективным разумом силовой бюрократии — «насекомо», по Тейяру де Шардену. Но это мало меняет политический итог, и динамика в целом не разворачивается. Лестная для ее носителей идея «силы», реализуемая на все более низких уровнях силовой бюрократии, скоро превращается в безыдейное насилие: выпустив этого джинна из бутылки, загнать его обратно, да и просто контролировать оказывается практически невозможно.
Концепция прав человека, сформировавшаяся после жуткой Второй Мировой войны, — христианская в своем современном развитии: Христос — единственный Бог, поставивший себя в земной проекции вровень с Человеком. Отвергая права человека, государство (как и РПЦ) рушат столп цивилизации, не оставляя обществу ничего, кроме насилия. Это путь к варваризации, но еще не хаос, поскольку атрофированные «мускулы культуры» покуда худо-бедно заменяются протезами «силовых структур».
«Паноптизм» знакомо парализует инициативу в экономике и общественной жизни, но так, когда рычаги насилия отмобилизованы, думающее меньшинство атомизировано, а большинство уверовало в спасительную «силу» и хочет только развлекаться, можно гнить еще долго. Но наивно думать, что «зона» не ответит. Рано или поздно ответит — но отнюдь не созданием сложноорганизованных культурных форм, и вот это уже будет море крови. А история учит лишь тому, что она ничему не учит (эта мысль восходит к Гегелю, которого, впрочем, философы постмодерна клеймят как первого идеолога «систем»).
Выхода из тупика не то что не видно, он виден интеллектуалам — в виде возвращения к культуре и ценностям «интеллигентности». Спасать надо не «страну», это ложная цель, а культуру, без которой и страна-то — просто tabula rasa, пустое место. «Мускулы культуры» не так легко и разрушить, но еще труднее восстановить разрушенные: это требует труда целых поколений, таланта и квалификации, «школы», которая тоже разрушена «с косвенным умыслом». И маловато шансов, что большинство (а ведь демократия — это тоже ценность) быстро последует за нами в этом направлении.
Ссылка: https://www.novayagazeta.ru/articles/20 ... echivaniya
-
Stio
- Сообщения: 4456
- Зарегистрирован: 28 окт 2010, 20:56
- Награды: 4
- Благодарил (а): 504 раза
- Поблагодарили: 709 раз
- Пол:
Для размышлений Умов опытных...
ИТОГИ ГОДА. ОБРЕТЕНИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ
5 ЯНВАРЯ 2018, МАКСИМ БЛАНТ
Как бы парадоксально это ни прозвучало, но 2017 год стал для меня, уж простите за пафос, годом обретения надежды. Это абсолютно субъективное ощущение, имеющее, тем не менее, объективные основания. Скажу сразу: ни Навальный, ни Собчак, ни даже «оглушительная победа независимых кандидатов» на муниципальных выборах к этому никакого отношения не имеют. Скорее наоборот, все они существуют в той системе, которая доживает последние годы и в которой больше нет жизни.
Взглянув на экономику, которая является неотъемлемой частью этой системы, несложно убедиться, что застой, из которого мы все вышли в начале 90-х, вернулся. Либерально настроенные экономисты, подводившие итоги года на «экономическом клубе» аудиторской компании ФБК, разве что друг друга не цитируют.
Андрей Мовчан: «Тренд на огосударствление сохраняется. Налоговая нагрузка растет. Накопленное технологическое отставание от мира усугубляется».
Никита Масленников: «Налицо классический структурный кризис. Нет драйверов не только для роста экономики, но и для переосмысления экономической политики».
Олег Вьюгин: «Госкорпорптивистская система, которую специально никто не строил, зацементировалась и изменить ее уже практически невозможно. Рост в ней вторичен, важнее перераспределение. Мотивация в госсекторе занижена. «Уставшие олигархи» стремятся не к развитию, а к спасению капиталов. Все движется к своему естественному концу…»
Очевидно, что попытки реформировать эту конструкцию «снизу» или «изнутри» обречены. Фасад подлатать, конечно, можно, чем в последние годы судорожно занимается экономический блок правительства. Львиная доля усилий уходит на решение двух задач: поиск новых источников пополнения бюджета, который к концу этого года благополучно «доел» оставшийся в наследство от «тучных нулевых» Резервный фонд, а также азартный передел все более постного «пирога».
Ковыряться во всем этом, пытаясь понять, что станет той снежинкой, которая спровоцирует обвал, и когда это произойдет, — занятие довольно скучное. Особенно если учесть, что нового тут чего-то сказать сложно, а сценарий того, как могут развиваться события, уже реализовался четверть века назад, и люди моего поколения, не успевшие подружиться с Альцгеймером, прекрасно помнят. Тем более что главный вопрос тут вовсе не в том, когда и как именно наступит «естественный конец» существующей системы, а в том, что вырастет на ее обломках.
Это «что-то» уже активно прорастает, причем происходит это настолько бурно, что делать вид, будто ничего не происходит, уже просто невозможно. Речь о криптовалютах и блокчейн-технологиях, которые появились менее десяти лет назад на фоне кризиса 2008 года, причем, не в последнюю очередь в его результате и в качестве ответа на него. Хакерам и шифропанкам удалось то, о чем никаким навальным и мечтать не приходится — никого не посадив и не расстреляв, выстроить прозрачную, устойчивую к воровству и коррупции систему. Систему, в которую в которую никто никого насильно не загоняет и для функционирования которой не нужно ничьей санкции.
Чтобы не быть голословным и объяснить свой энтузиазм, приведу фрагмент своей статьи, написанной весной 2017 года, еще до того, как биткоин подорожал до миллиона рублей и стал притчей во языцех:
«Лично для меня сегодняшнее государство имеет три, боюсь, если говорить о России, уже неисправимых изъяна – коррупция, неэффективность и отсутствие легитимности. На системном уровне для каждого из этих изъянов существует решение, и эти решения так или иначе связаны (или совместимы) с развитием блокчейн-технологий.
Проблема коррупции решается очень просто: заменой слабого перед многочисленными соблазнами человека двумя сотнями строк программного кода (который, ко всему прочему, готов работать круглосуточно и без зарплаты). Это же относится и к неэффективности: исключение «человеческого фактора» там, где это возможно.
Большинство утверждений, характеризующих нынешнее положение дел, неоднократно артикулировалось и обосновывалось, поэтому ограничусь простой констатацией.
1. Нынешний кризис носит системный характер. Законодательная и судебная ветви власти, равно как и большинство основополагающих институтов пребывают в плачевном состоянии. Экономика (не технологически, а как система экономических взаимоотношений между субъектами) и система управления государством откатились во времена абсолютизма.
2. Коррупция является системообразующим фактором, важным элементом системы управления и поддержки лояльности. Страх (виноваты все) и жадность – основные мотиваторы действующей системы. По мере ужесточения законодательства расширяется доля населения, по умолчанию нарушающего закон. Жесткость законов компенсируется избирательным исполнением, которое носит больше демонстративную функцию.
3. Государство персонифицировано. Путин (вне зависимости от занимаемой должности) – высший судья и арбитр, не связанный законами и правилами. Он принимает решения даже по незначительным, но «чувствительным» вопросам, что делает систему неэффективной и уязвимой.
4. В глазах значительной (более того, растущей) части общества вся система государственной власти утратила легитимность и держится исключительно на нелегитимной же машине подавления. Власть, государство, его специальные институты утратили моральное безусловное право на насилие и принуждение и, по мере усиления репрессивных практик, лишь множат список собственных преступлений. И это лишает общество надежды на мирный, ненасильственный переход власти.
5. Общество поражено кризисом доверия. Нелегитимность власти и ее представителей в значительной степени компенсируется недоверием к оппозиции. Отчасти это объясняется отсутствием четкой политической и экономической последовательной программы — как у политических партий, так и у широкой антипутинской коалиции, так и не сумевшей сформулировать единые требования к конституционной реформе. Украина начала 2014 года от нынешней России отличается наличием у оппозиции простой и понятной альтернативы Януковичу – интеграции в Евросоюз. Это путь, по которому прошел целый ряд восточноевропейских стран с понятными этапами, программами помощи и прочим. У части либерально настроенных российских граждан в какой-то момент появилась надежда на то, что комплексную программу системных реформ «родит» Комитет гражданских инициатив Алексея Кудрина. Однако уже сейчас очевидно, что комплексная программа пишется для Путина и с оглядкой на то, что будет им принято, а что нет. Готовится не программа системных реформ, а программа, которая должна понравиться Путину.
Из всего этого следует несколько довольно важных выводов. Сложившаяся к настоящему времени система не может быть реформируема. Возлагать какие бы то ни было надежды на четвертый срок Путина глупо. Особенно после затеянной в конце «нулевых» модернизации, доверенной клоуну с уточками, поскольку никого другого функцией местоблюстителя наделить было нельзя – опасно. Любой другой правитель, придя он к власти тем или иным способом, вынужден будет либо действовать в рамках сложившейся системы, либо ее демонтировать и строить что-то более современное и конкурентоспособное. Сложившаяся государственная конструкция обречена. Вопрос лишь в том, будет ли она относительно безболезненно демонтирована или рухнет, вызвав серьезные жертвы и издержки. Еще одна угроза исходит из неопределенности относительно того, что вырастет на руинах. Именно эти два фактора являются основными сдерживающими мотивами для значительной части общества. При этом система уязвима, что демонстрирует новая волна протестов, которая началась, несмотря на вышеупомянутые демотиваторы.
Тезис о том, что демонтаж изжившей и дискредитировавшей себя системы государственного устройства и строительство новой – задачи разные, что для их решения нужны разные по темпераменту, складу характера, жизненному и профессиональному опыту люди, высказывался неоднократно. Более того, многие еще в ходе предыдущей волны протестов пришли к выводу, что демонтаж вовсе не обязательно должен предшествовать строительству. Эти два процесса могут идти параллельно.
Практически все попытки, которые в последние годы предпринимались в России – а таких попыток было несколько – начинались (и заканчивались) с попыток сформировать некий орган власти, чаще законодательной. Протопарламент, Координационный совет оппозиции, Лига избирателей. Были предложения по выборам «технического» президента, который обеспечил бы политическую реформу и ушел. Все это пока ничем не закончилось.
Выскажу личную точку зрения, которая может не совпадать с чьими-то другими оценками. Проблема заключается в том, что все это попытки начинались (и, как правило, заканчивались) с рисования квадратиков и стрелочек, которые описывали идеальную с точки зрения авторов систему власти, распределения полномочий и контрольных функций.
А параллельно возникало то, что принято называть элементами гражданского общества. Люди самоорганизовывались для решения тех или иных разовых или регулярных проблем. Сбор средств на организацию митингов и шествий, наблюдение на выборах, помощь задержанным. Есть и другая, гораздо менее политизированная, но непосредственно связанная с кризисом государственных институтов сторона медали. Помощь пострадавшим от стихийных бедствий, тушение лесных пожаров, помощь больным и тем, кто не в состоянии себе помочь. Благотворительность и волонтерские движения делают то, с чем государство не справляется в силу того, что его представители заняты гораздо более важными делами. Действующая система государства неэффективна и построена для решения других задач, главной из которых с некоторых пор стала защита действующей власти. Именно на это направлены и закон об иностранных агентах, и закон о персональных данных, и ужесточение регулирования платежных систем, и непрекращающиеся попытки установить контроль над интернетом, который носят как системный, так и «точечный» характер (достаточно взглянуть на Яндекс).
Уроки биткоина
А теперь, собственно то, ради чего и затевался весь этот текст.
В 2009 году в мире появилась первая децентрализованная криптовалюта — биткоин, запущенная криптографом (или группой программистов-криптографов), действовавшим под псевдонимом Сатоши Накамото. Полушутка-полуэксперимент, уже через пару лет биткоин превратился в полноценную валюту, заставившую финансовые власти крупнейших стран заговорить об угрозе, нависшей надо всей мировой финансовой системой. Любые попытки запретить, взломать, дискредитировать или хоть как-то отрегулировать оборот криптовалют никаких результатов не принесли. Сегодня биткойн, не имевший когда-то никакой ценности, стоит дороже унции золота, а лежащая в его основе блокчейн-технология породила тысячи криптовалют, сотни платежных систем и десятки, а то и сотни платформ, позволяющих решать самые разные задачи – от хранения распределённых реестров до управления автономными демократическими организациями и сообществами. Крупнейшие центральные, коммерческие и инвестиционные банки экспериментируют с блокчейнами в надежде, если не возглавить и увести в нужную для себя сторону, то хотя бы встроиться в новую экосистему, которая уже многими признана революционной.
Чтобы понять, что такого уж революционного предложили миру создатели биткоина и как это соотносится с российским политическим кризисом, имеет смысл остановиться на принципах, которые во многом и предопределили успех первой криптовалюты.
Децентрализация
Биткоин, как и большинство остальных криптовалют, не имеет какого-то единого эмиссионного центра. Это (да простят меня программисты и криптографы за упрощение) программа, запущенная одновременно на огромном количестве компьютеров, которые случайным образом (но в соответствии с заранее заданным алгоритмом) генерируют новые монеты, а заодно верифицируют и удостоверяют сделки с биткоинами. Уничтожить эту систему можно лишь аппаратными средствами – отключив интернет, причем во всем мире и навсегда. Но и этого может оказаться недостаточно, поскольку интернет – вовсе не единственное средство связи между устройствами, оснащенными памятью и вычислительными мощностями, которые могут использоваться для функционирования децентрализованной системы. Устойчивость и эффективность сетевых децентрализованных структур – явление не новое и детально описанное задолго до появления биткоина и даже интернета. Достаточно вспомнить о партизанских движениях и движениях сопротивления. Не забираясь так далеко в исторические дебри, можно привести довольно свежий пример. Яндекс-кошельки, открытые для сбора средств в поддержку Навального, российские власти с легкостью заблокировали. А вот биткоин-кошелек заблокировать никто не может. Его можно только взломать, но уже сейчас есть достаточно эффективные средства защиты, включая «холодное» хранение криптовалют. Так что даже изъятие и взлом компьютеров в офисе ФБК не дают никаких гарантий получения доступа к биткоинам команды Навального. Помимо того факта, что централизованные сервисы – главное «слабое звено», которое в любой момент может быть подвергнуто давлению или атаке со стороны государства, следует отметить, что децентрализованные системы, как правило, дешевле в использовании: централизованные сервисы грешат неоправданно высокими комиссиями.
Отсутствие контроля и неизменные «правила игры»
Раз уж вспомнили про Алексея Навального, уместно остановиться и на проблеме доверия, которую в России (да и не только в России – исключением является разве что Северная Корея) в большей или меньшей степени испытывает любой политик или чиновник. И Навальный не исключение. Среди противников Путина тех, кто не доверяет Навальному, едва ли не половина.
Отличительной особенностью криптовалют является не только отсутствие единого эмиссионного центра, но и отсутствие какого-либо контроля над их эмиссией и оборотом. Правила игры заранее заданы, опубликованы в открытом доступе и оформлены в виде программных кодов, которые каждый желающий может проверить на наличие скрытых багов. Открытый код программирования – важная составляющая. Программе, которая выполняет заранее заданный алгоритм действий, не доверять глупо. Глупо ее подозревать в корыстных или злонамеренных действиях, в стремлении к власти. Использование блокчейн-технологий на системном уровне решает коррупционную проблему, как бы парадоксально это ни прозвучало: ведь коррупционеры так полюбили криптовалюты, в которых с удовольствием берут взятки.
Прозрачность и анонимность
Все операции с биткоином записываются в информационные блоки, которые по мере наполнения образуют цепочку – собственно блокчейн. Это дает возможность при желании проследить все операции, которые совершались с каждой из монет. Однако кто именно стоит за той или иной отправкой или получением денег, выяснить невозможно – их совершали многозначные случайным образом сгенерированные буквенно-цифровые коды. При этом есть возможность всякий раз при отправке или получении той или иной суммы генерировать новую комбинацию. Пользователи получают возможность выбрать комфортный для себя уровень анонимности. В условиях противостояния с государством это весьма важно. Все, кто собирал средства на те или иные некоммерческие проекты, даже непосредственно не связанные с политической деятельностью, знают, что для части жертвователей возможность сделать анонимное пожертвование является определяющим фактором.
Даже если бы блокчейн-технологии ничего, кроме биткоина – никем не контролирующейся криптовалюты и платежной системы, – не предложили миру, их потенциал в деле ослабления традиционных институтов государства и строительстве альтернативных переоценить было бы сложно. Представим себе на минуту ситуацию, в которой значительная часть населения сводит к минимуму использование национальной валюты, закрывает счета в госбанках, получает доходы, которые не нужно декларировать и расходует средства, платя за товары и услуги цену, в которую не заложены НДС, акцизы, страховые взносы. Нелегитимность государства, низкое качество государственных услуг, коррупция и вольное обращение чиновников с деньгами налогоплательщиков, а также политическая монополия – все это превращает неуплату налогов из преступления в форму протеста. Криптовалюты и децентрализованные платежные системы – подходящий инструмент для ухода из-под ставшего неподъемным крыла государства. В том числе и для тех, кто пока не готов идти на площадь, но уже дозрел до «внутренней эмиграции».
Но современные блокчейн-технологии шагнули далеко за рамки простых платежных инструментов. В сочетании со смарт-контрактами – программами, выполняющими те или иные действия в зависимости от наступления тех или иных условий, – они помогают управлять «умными» системами электроснабжения, позволяющими владельцам солнечных батарей и ветрогенераторов не только докупать из сети недостающую энергию, но и поставлять в сеть излишки. Как работают (точнее, как могли бы работать) смарт-контракты, ощутило на себе большинство российских автомобилистов. Плоды работы системы камер слежения в почтовом ящике обнаруживал, наверное, каждый, кто регулярно садится за руль. Можно ворчать на то, как настроена та или иная камера, можно возмущаться тем, что скоростные режимы ничему не соответствуют. Но есть заранее известные каждому, кто получил права на управление транспортным средством, правила, есть алгоритм, который наказывает тех, кто эти правила нарушает. Проблема в действующей системе возникает на уровне «прокладки» между камерой и выставленным штрафом: их выписывает живой человек – инспектор ГИБДД. И ровно по этой причине есть категория водителей, к которым никакие правила неприменимы. Так или иначе, но уровень коррупции на дорогах после того, как началось массовое использование камер, снизилось, несмотря на то, что они не до конца являются смарт-контрактами и работают на базе централизованной системы ГИБДД.
На основе блокчейнов строятся многочисленные крауд- и -шеринговые платформы. Бурный рост последних свидетельствует о том, что стремительно развиваются не только информационные технологии. Децентрализация – это тенденция, которая выходит далеко за рамки интернета. Возникают и становятся все более популярными новые экономические и имущественные взаимоотношения в обществе. В политике временные союзы, ставящие своей целью достижение какого-то одного конкретного результата, оказываются гораздо эффективнее традиционных иерархичных партий. Все это ставит вопрос о необходимости единой всеобъемлющей программы для России – страны с гигантской территорией, с чудовищными дисбалансами в экономическом, социальном, культурном развитии между регионами. В любом случае, сегодня написанная в 2008 году программа была бы устаревшим документом. Традиционные государственные институты проходят проверку на прочность не только в России. Для того чтобы взяться предсказывать сегодня, каким будет мир и существующие в нем государства через 10-15 лет, нужно быть очень смелым человеком. Самое разумное, что можно сделать в этих обстоятельствах – пристально следить за развитием технологий и пытаться строить с их помощью элементы системы, лишенные недостатков существующего государства, более эффективные и конкурентоспособные. И речь идет не о системах законодательной или исполнительной власти, а о солидарной системе социальной защиты и помощи, о независимых образовании и здравоохранении, о пенсионной системе – тех «сервисах», которые российские граждане привыкли получать от государства и которые ему от государства и нужны в наибольшей степени. Именно они останутся на обломках того, что сегодня называется государством, а заложенные в них принципы станут основой для строительства чего-то нового».
Ссылка: http://www.ej.ru/?a=note&id=31976
5 ЯНВАРЯ 2018, МАКСИМ БЛАНТ
Как бы парадоксально это ни прозвучало, но 2017 год стал для меня, уж простите за пафос, годом обретения надежды. Это абсолютно субъективное ощущение, имеющее, тем не менее, объективные основания. Скажу сразу: ни Навальный, ни Собчак, ни даже «оглушительная победа независимых кандидатов» на муниципальных выборах к этому никакого отношения не имеют. Скорее наоборот, все они существуют в той системе, которая доживает последние годы и в которой больше нет жизни.
Взглянув на экономику, которая является неотъемлемой частью этой системы, несложно убедиться, что застой, из которого мы все вышли в начале 90-х, вернулся. Либерально настроенные экономисты, подводившие итоги года на «экономическом клубе» аудиторской компании ФБК, разве что друг друга не цитируют.
Андрей Мовчан: «Тренд на огосударствление сохраняется. Налоговая нагрузка растет. Накопленное технологическое отставание от мира усугубляется».
Никита Масленников: «Налицо классический структурный кризис. Нет драйверов не только для роста экономики, но и для переосмысления экономической политики».
Олег Вьюгин: «Госкорпорптивистская система, которую специально никто не строил, зацементировалась и изменить ее уже практически невозможно. Рост в ней вторичен, важнее перераспределение. Мотивация в госсекторе занижена. «Уставшие олигархи» стремятся не к развитию, а к спасению капиталов. Все движется к своему естественному концу…»
Очевидно, что попытки реформировать эту конструкцию «снизу» или «изнутри» обречены. Фасад подлатать, конечно, можно, чем в последние годы судорожно занимается экономический блок правительства. Львиная доля усилий уходит на решение двух задач: поиск новых источников пополнения бюджета, который к концу этого года благополучно «доел» оставшийся в наследство от «тучных нулевых» Резервный фонд, а также азартный передел все более постного «пирога».
Ковыряться во всем этом, пытаясь понять, что станет той снежинкой, которая спровоцирует обвал, и когда это произойдет, — занятие довольно скучное. Особенно если учесть, что нового тут чего-то сказать сложно, а сценарий того, как могут развиваться события, уже реализовался четверть века назад, и люди моего поколения, не успевшие подружиться с Альцгеймером, прекрасно помнят. Тем более что главный вопрос тут вовсе не в том, когда и как именно наступит «естественный конец» существующей системы, а в том, что вырастет на ее обломках.
Это «что-то» уже активно прорастает, причем происходит это настолько бурно, что делать вид, будто ничего не происходит, уже просто невозможно. Речь о криптовалютах и блокчейн-технологиях, которые появились менее десяти лет назад на фоне кризиса 2008 года, причем, не в последнюю очередь в его результате и в качестве ответа на него. Хакерам и шифропанкам удалось то, о чем никаким навальным и мечтать не приходится — никого не посадив и не расстреляв, выстроить прозрачную, устойчивую к воровству и коррупции систему. Систему, в которую в которую никто никого насильно не загоняет и для функционирования которой не нужно ничьей санкции.
Чтобы не быть голословным и объяснить свой энтузиазм, приведу фрагмент своей статьи, написанной весной 2017 года, еще до того, как биткоин подорожал до миллиона рублей и стал притчей во языцех:
«Лично для меня сегодняшнее государство имеет три, боюсь, если говорить о России, уже неисправимых изъяна – коррупция, неэффективность и отсутствие легитимности. На системном уровне для каждого из этих изъянов существует решение, и эти решения так или иначе связаны (или совместимы) с развитием блокчейн-технологий.
Проблема коррупции решается очень просто: заменой слабого перед многочисленными соблазнами человека двумя сотнями строк программного кода (который, ко всему прочему, готов работать круглосуточно и без зарплаты). Это же относится и к неэффективности: исключение «человеческого фактора» там, где это возможно.
Большинство утверждений, характеризующих нынешнее положение дел, неоднократно артикулировалось и обосновывалось, поэтому ограничусь простой констатацией.
1. Нынешний кризис носит системный характер. Законодательная и судебная ветви власти, равно как и большинство основополагающих институтов пребывают в плачевном состоянии. Экономика (не технологически, а как система экономических взаимоотношений между субъектами) и система управления государством откатились во времена абсолютизма.
2. Коррупция является системообразующим фактором, важным элементом системы управления и поддержки лояльности. Страх (виноваты все) и жадность – основные мотиваторы действующей системы. По мере ужесточения законодательства расширяется доля населения, по умолчанию нарушающего закон. Жесткость законов компенсируется избирательным исполнением, которое носит больше демонстративную функцию.
3. Государство персонифицировано. Путин (вне зависимости от занимаемой должности) – высший судья и арбитр, не связанный законами и правилами. Он принимает решения даже по незначительным, но «чувствительным» вопросам, что делает систему неэффективной и уязвимой.
4. В глазах значительной (более того, растущей) части общества вся система государственной власти утратила легитимность и держится исключительно на нелегитимной же машине подавления. Власть, государство, его специальные институты утратили моральное безусловное право на насилие и принуждение и, по мере усиления репрессивных практик, лишь множат список собственных преступлений. И это лишает общество надежды на мирный, ненасильственный переход власти.
5. Общество поражено кризисом доверия. Нелегитимность власти и ее представителей в значительной степени компенсируется недоверием к оппозиции. Отчасти это объясняется отсутствием четкой политической и экономической последовательной программы — как у политических партий, так и у широкой антипутинской коалиции, так и не сумевшей сформулировать единые требования к конституционной реформе. Украина начала 2014 года от нынешней России отличается наличием у оппозиции простой и понятной альтернативы Януковичу – интеграции в Евросоюз. Это путь, по которому прошел целый ряд восточноевропейских стран с понятными этапами, программами помощи и прочим. У части либерально настроенных российских граждан в какой-то момент появилась надежда на то, что комплексную программу системных реформ «родит» Комитет гражданских инициатив Алексея Кудрина. Однако уже сейчас очевидно, что комплексная программа пишется для Путина и с оглядкой на то, что будет им принято, а что нет. Готовится не программа системных реформ, а программа, которая должна понравиться Путину.
Из всего этого следует несколько довольно важных выводов. Сложившаяся к настоящему времени система не может быть реформируема. Возлагать какие бы то ни было надежды на четвертый срок Путина глупо. Особенно после затеянной в конце «нулевых» модернизации, доверенной клоуну с уточками, поскольку никого другого функцией местоблюстителя наделить было нельзя – опасно. Любой другой правитель, придя он к власти тем или иным способом, вынужден будет либо действовать в рамках сложившейся системы, либо ее демонтировать и строить что-то более современное и конкурентоспособное. Сложившаяся государственная конструкция обречена. Вопрос лишь в том, будет ли она относительно безболезненно демонтирована или рухнет, вызвав серьезные жертвы и издержки. Еще одна угроза исходит из неопределенности относительно того, что вырастет на руинах. Именно эти два фактора являются основными сдерживающими мотивами для значительной части общества. При этом система уязвима, что демонстрирует новая волна протестов, которая началась, несмотря на вышеупомянутые демотиваторы.
Тезис о том, что демонтаж изжившей и дискредитировавшей себя системы государственного устройства и строительство новой – задачи разные, что для их решения нужны разные по темпераменту, складу характера, жизненному и профессиональному опыту люди, высказывался неоднократно. Более того, многие еще в ходе предыдущей волны протестов пришли к выводу, что демонтаж вовсе не обязательно должен предшествовать строительству. Эти два процесса могут идти параллельно.
Практически все попытки, которые в последние годы предпринимались в России – а таких попыток было несколько – начинались (и заканчивались) с попыток сформировать некий орган власти, чаще законодательной. Протопарламент, Координационный совет оппозиции, Лига избирателей. Были предложения по выборам «технического» президента, который обеспечил бы политическую реформу и ушел. Все это пока ничем не закончилось.
Выскажу личную точку зрения, которая может не совпадать с чьими-то другими оценками. Проблема заключается в том, что все это попытки начинались (и, как правило, заканчивались) с рисования квадратиков и стрелочек, которые описывали идеальную с точки зрения авторов систему власти, распределения полномочий и контрольных функций.
А параллельно возникало то, что принято называть элементами гражданского общества. Люди самоорганизовывались для решения тех или иных разовых или регулярных проблем. Сбор средств на организацию митингов и шествий, наблюдение на выборах, помощь задержанным. Есть и другая, гораздо менее политизированная, но непосредственно связанная с кризисом государственных институтов сторона медали. Помощь пострадавшим от стихийных бедствий, тушение лесных пожаров, помощь больным и тем, кто не в состоянии себе помочь. Благотворительность и волонтерские движения делают то, с чем государство не справляется в силу того, что его представители заняты гораздо более важными делами. Действующая система государства неэффективна и построена для решения других задач, главной из которых с некоторых пор стала защита действующей власти. Именно на это направлены и закон об иностранных агентах, и закон о персональных данных, и ужесточение регулирования платежных систем, и непрекращающиеся попытки установить контроль над интернетом, который носят как системный, так и «точечный» характер (достаточно взглянуть на Яндекс).
Уроки биткоина
А теперь, собственно то, ради чего и затевался весь этот текст.
В 2009 году в мире появилась первая децентрализованная криптовалюта — биткоин, запущенная криптографом (или группой программистов-криптографов), действовавшим под псевдонимом Сатоши Накамото. Полушутка-полуэксперимент, уже через пару лет биткоин превратился в полноценную валюту, заставившую финансовые власти крупнейших стран заговорить об угрозе, нависшей надо всей мировой финансовой системой. Любые попытки запретить, взломать, дискредитировать или хоть как-то отрегулировать оборот криптовалют никаких результатов не принесли. Сегодня биткойн, не имевший когда-то никакой ценности, стоит дороже унции золота, а лежащая в его основе блокчейн-технология породила тысячи криптовалют, сотни платежных систем и десятки, а то и сотни платформ, позволяющих решать самые разные задачи – от хранения распределённых реестров до управления автономными демократическими организациями и сообществами. Крупнейшие центральные, коммерческие и инвестиционные банки экспериментируют с блокчейнами в надежде, если не возглавить и увести в нужную для себя сторону, то хотя бы встроиться в новую экосистему, которая уже многими признана революционной.
Чтобы понять, что такого уж революционного предложили миру создатели биткоина и как это соотносится с российским политическим кризисом, имеет смысл остановиться на принципах, которые во многом и предопределили успех первой криптовалюты.
Децентрализация
Биткоин, как и большинство остальных криптовалют, не имеет какого-то единого эмиссионного центра. Это (да простят меня программисты и криптографы за упрощение) программа, запущенная одновременно на огромном количестве компьютеров, которые случайным образом (но в соответствии с заранее заданным алгоритмом) генерируют новые монеты, а заодно верифицируют и удостоверяют сделки с биткоинами. Уничтожить эту систему можно лишь аппаратными средствами – отключив интернет, причем во всем мире и навсегда. Но и этого может оказаться недостаточно, поскольку интернет – вовсе не единственное средство связи между устройствами, оснащенными памятью и вычислительными мощностями, которые могут использоваться для функционирования децентрализованной системы. Устойчивость и эффективность сетевых децентрализованных структур – явление не новое и детально описанное задолго до появления биткоина и даже интернета. Достаточно вспомнить о партизанских движениях и движениях сопротивления. Не забираясь так далеко в исторические дебри, можно привести довольно свежий пример. Яндекс-кошельки, открытые для сбора средств в поддержку Навального, российские власти с легкостью заблокировали. А вот биткоин-кошелек заблокировать никто не может. Его можно только взломать, но уже сейчас есть достаточно эффективные средства защиты, включая «холодное» хранение криптовалют. Так что даже изъятие и взлом компьютеров в офисе ФБК не дают никаких гарантий получения доступа к биткоинам команды Навального. Помимо того факта, что централизованные сервисы – главное «слабое звено», которое в любой момент может быть подвергнуто давлению или атаке со стороны государства, следует отметить, что децентрализованные системы, как правило, дешевле в использовании: централизованные сервисы грешат неоправданно высокими комиссиями.
Отсутствие контроля и неизменные «правила игры»
Раз уж вспомнили про Алексея Навального, уместно остановиться и на проблеме доверия, которую в России (да и не только в России – исключением является разве что Северная Корея) в большей или меньшей степени испытывает любой политик или чиновник. И Навальный не исключение. Среди противников Путина тех, кто не доверяет Навальному, едва ли не половина.
Отличительной особенностью криптовалют является не только отсутствие единого эмиссионного центра, но и отсутствие какого-либо контроля над их эмиссией и оборотом. Правила игры заранее заданы, опубликованы в открытом доступе и оформлены в виде программных кодов, которые каждый желающий может проверить на наличие скрытых багов. Открытый код программирования – важная составляющая. Программе, которая выполняет заранее заданный алгоритм действий, не доверять глупо. Глупо ее подозревать в корыстных или злонамеренных действиях, в стремлении к власти. Использование блокчейн-технологий на системном уровне решает коррупционную проблему, как бы парадоксально это ни прозвучало: ведь коррупционеры так полюбили криптовалюты, в которых с удовольствием берут взятки.
Прозрачность и анонимность
Все операции с биткоином записываются в информационные блоки, которые по мере наполнения образуют цепочку – собственно блокчейн. Это дает возможность при желании проследить все операции, которые совершались с каждой из монет. Однако кто именно стоит за той или иной отправкой или получением денег, выяснить невозможно – их совершали многозначные случайным образом сгенерированные буквенно-цифровые коды. При этом есть возможность всякий раз при отправке или получении той или иной суммы генерировать новую комбинацию. Пользователи получают возможность выбрать комфортный для себя уровень анонимности. В условиях противостояния с государством это весьма важно. Все, кто собирал средства на те или иные некоммерческие проекты, даже непосредственно не связанные с политической деятельностью, знают, что для части жертвователей возможность сделать анонимное пожертвование является определяющим фактором.
Даже если бы блокчейн-технологии ничего, кроме биткоина – никем не контролирующейся криптовалюты и платежной системы, – не предложили миру, их потенциал в деле ослабления традиционных институтов государства и строительстве альтернативных переоценить было бы сложно. Представим себе на минуту ситуацию, в которой значительная часть населения сводит к минимуму использование национальной валюты, закрывает счета в госбанках, получает доходы, которые не нужно декларировать и расходует средства, платя за товары и услуги цену, в которую не заложены НДС, акцизы, страховые взносы. Нелегитимность государства, низкое качество государственных услуг, коррупция и вольное обращение чиновников с деньгами налогоплательщиков, а также политическая монополия – все это превращает неуплату налогов из преступления в форму протеста. Криптовалюты и децентрализованные платежные системы – подходящий инструмент для ухода из-под ставшего неподъемным крыла государства. В том числе и для тех, кто пока не готов идти на площадь, но уже дозрел до «внутренней эмиграции».
Но современные блокчейн-технологии шагнули далеко за рамки простых платежных инструментов. В сочетании со смарт-контрактами – программами, выполняющими те или иные действия в зависимости от наступления тех или иных условий, – они помогают управлять «умными» системами электроснабжения, позволяющими владельцам солнечных батарей и ветрогенераторов не только докупать из сети недостающую энергию, но и поставлять в сеть излишки. Как работают (точнее, как могли бы работать) смарт-контракты, ощутило на себе большинство российских автомобилистов. Плоды работы системы камер слежения в почтовом ящике обнаруживал, наверное, каждый, кто регулярно садится за руль. Можно ворчать на то, как настроена та или иная камера, можно возмущаться тем, что скоростные режимы ничему не соответствуют. Но есть заранее известные каждому, кто получил права на управление транспортным средством, правила, есть алгоритм, который наказывает тех, кто эти правила нарушает. Проблема в действующей системе возникает на уровне «прокладки» между камерой и выставленным штрафом: их выписывает живой человек – инспектор ГИБДД. И ровно по этой причине есть категория водителей, к которым никакие правила неприменимы. Так или иначе, но уровень коррупции на дорогах после того, как началось массовое использование камер, снизилось, несмотря на то, что они не до конца являются смарт-контрактами и работают на базе централизованной системы ГИБДД.
На основе блокчейнов строятся многочисленные крауд- и -шеринговые платформы. Бурный рост последних свидетельствует о том, что стремительно развиваются не только информационные технологии. Децентрализация – это тенденция, которая выходит далеко за рамки интернета. Возникают и становятся все более популярными новые экономические и имущественные взаимоотношения в обществе. В политике временные союзы, ставящие своей целью достижение какого-то одного конкретного результата, оказываются гораздо эффективнее традиционных иерархичных партий. Все это ставит вопрос о необходимости единой всеобъемлющей программы для России – страны с гигантской территорией, с чудовищными дисбалансами в экономическом, социальном, культурном развитии между регионами. В любом случае, сегодня написанная в 2008 году программа была бы устаревшим документом. Традиционные государственные институты проходят проверку на прочность не только в России. Для того чтобы взяться предсказывать сегодня, каким будет мир и существующие в нем государства через 10-15 лет, нужно быть очень смелым человеком. Самое разумное, что можно сделать в этих обстоятельствах – пристально следить за развитием технологий и пытаться строить с их помощью элементы системы, лишенные недостатков существующего государства, более эффективные и конкурентоспособные. И речь идет не о системах законодательной или исполнительной власти, а о солидарной системе социальной защиты и помощи, о независимых образовании и здравоохранении, о пенсионной системе – тех «сервисах», которые российские граждане привыкли получать от государства и которые ему от государства и нужны в наибольшей степени. Именно они останутся на обломках того, что сегодня называется государством, а заложенные в них принципы станут основой для строительства чего-то нового».
Ссылка: http://www.ej.ru/?a=note&id=31976
-
Stio
- Сообщения: 4456
- Зарегистрирован: 28 окт 2010, 20:56
- Награды: 4
- Благодарил (а): 504 раза
- Поблагодарили: 709 раз
- Пол:
Для размышлений Умов опытных...
07-09-2018 (08:14)
ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ЕЩЕ НЕ ПРОИЗОШЛО
Андрей Илларионов: ТОТАЛИТАРНОЕ НАСЛЕДСТВО В НЫНЕШНЕМ РОССИЙСКОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ РЕЖИМЕ
Тезисы выступления на ежегодном собрании Американской ассоциации политических наук (ASPA), Бостон, 1 сентября 2018 г.
Название этой сессии – "СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ В ПУТИНСКОЙ РОССИИ"
Прежде чем перейти к содержательному обсуждению предложенной темы, позвольте сделать два предварительных замечания относительно обеих частей названия этой сессии: советского наследия и путинской России.
Первое.
Слово "совет" в русском языке имеет три основных значения:
- как рекомендация, наставление, напутствие;
- как обсуждение;
- как место и, следовательно, как коллективный орган для проведения дискуссий.
Прилагательное "советский" образовано от слова "совет" в третьем значении. Оно стало определяющим индикатором институтов самоуправления, возникших на территории бывшей Российской империи в ходе первой русской революции, а затем институтов власти, существовавших в 1917-1993 гг.
Исторически термин советский не имел идеологической окраски, он лишь характеризовал новые органы коллективного управления, создававшиеся гражданами в начале ХХ века. Однако со временем произошло смещение его значения, и этот термин стал использоваться в качестве синонима слова коммунистический, причем с чуть менее резкой идеологической коннотацией, напр.: советский режим, советская республика, Советский Союз, советская армия. Отражением изначально различных значений и различного использования терминов советский и коммунистический стал популярный лозунг времен гражданской войны и восстаний начала 1920-х годов "За советы без коммунистов".
Следует еще раз отметить, что в терминах совет и советский изначально не было ничего коммунистического и вообще идеологического. Они являлись лишь обозначениями органов демократического самоуправления, создававшихся поначалу без какого-либо участия большевиков. Поэтому первоначальный смысл термина советская Россия (до осуществленного с активным участием коммунистов семантического сдвига) заключался, строго говоря, в том, что это могла быть демократическая, самоуправляемая Россия.
Очевидно, что под "советским наследием" в названии нашей сессии подразумевается не демократическое, а именно коммунистическое наследие предшествовавшего политического режима. Поскольку термин коммунистический имеет также большой идеологический компонент, в дальнейшем вместо него используется его более общее родовое понятие тоталитарный.
Второе.
"Путинская Россия" в названии нашей сессии – это слишком обширное понятие. Вместо него я ограничусь более узким термином – нынешний российский политический режим, т.е. политический режим, существующий в России с 1991 г.
Таким образом, название моих нижеследующих комментариев – "Тоталитарное наследие нынешнего российского политического режима".
Есть по меньшей мере пять сфер, в которых наследие тоталитарного режима, господствовавшего в стране в течение более семи десятилетий, продолжает оставаться наиболее ощущаемым. Это сферы: социологическая, институциональная, кадровая, мировоззренческая (идеологическая), политико-технологическая.
Социология: Три источника и три составные части нынешнего режима
Основными силами, пришедшими к власти в современной России (с 1991 г.), стали три социальные группы, обладавшие на рубеже 1980-90-х годов очевидными политическими, интеллектуальными, организационными преимуществами:
- корпорация сотрудников коммунистических специальных служб (КССС);
- системные либералы, выросшие из коммунистической бюрократии и коммунистической интеллигенции;
- организованная преступность (мафия в самом прямом смысле этого слова), часто поддерживавшаяся коммунистической бюрократией и коммунистическими спецслужбами в позднетоталитарном обществе.
Провести жесткую классификацию и четкое разграничение между представителями этих трех социальных групп в ряде персональных случаев затруднительно. Некоторые из известных фигур принадлежат одновременно двум, а иногда и всем трем ныне господствующим социальным силам.
По итогам августовской революции 1991 г. значительные объемы политической власти оказались прежде всего в руках системных либералов. Последовательно терявшие политическую поддержку российского общества, они со временем во все большей степени стали опираться на ресурсы силовиков, в особенности сотрудников спецслужб. После экономического кризиса 1998 г. стало очевидным, что не только политическая власть, но и личная свобода сислибов не могут быть обеспечены без качественного изменения места и роли спецслужб в российской политической системе. Тогда первенство в политическом триумвирате сислибами было передано спецслужбам. Иными словами, сислибы сознательно провели операцию по обмену ускользавшей от них политической власти на их личные свободу, безопасность, благосостояние, гарантировавшиеся им представителями КССС.
Институты
От тоталитарной эпохи нынешний политический режим унаследовал, хотя и в частично измененном виде, три важнейших института:
- политическая полиция;
- квази-монопольная партия бюрократии;
- машина идеологии и пропаганды.
Принципиальным отличием от коммунистического времени стало изменение относительного положения двух ведущих политических институтов в нынешнем авторитарном режиме. Партия вместо господствующей силы стала вспомогательной, а политическая полиция – вместо весьма влиятельной, но вспомогательной, организации стала господствующей политической силой.
Нынешняя машина пропаганды не имеет непосредственной связи с идеологической машиной, действовавшей во времена тоталитарного режима, она была создана заново, новыми людьми, при использовании новых ресурсов, опираясь на новые технологии. По преобладающим оценкам она оказывается не менее, а, возможно, и более эффективной, чем пропагандистская машина позднетоталитарного режима.
Кадры
Почти все политические руководители пост-августовской России (лица, занимавшие и занимающие посты президентов, премьер-министров, вице-премьеров, руководителей палат Федерального собрания, в администрации президента), а также крупные бизнесмены и т.н. лидеры общественного мнения являются бывшими членами КПСС. Независимо от того, вступали ли они в коммунистическую партию по искренне-идеологическим или цинично-прагматическим соображениям, членство в партии тоталитарного режима представляет собой одну из важнейших характеристик в том числе и их нынешних мировоззрения, образа жизни и действий.
В отличие от многих других переходных стран в Европе и бывшем СССР ни один представитель правозащитного, диссидентского, некоммунистического демократического движения никогда не получал сколько-нибудь заметного поста в федеральной исполнительной власти в России. С этой точки зрения, политической революции (с точки зрения перехода государственной власти к представителям не коммунистической партии) в России еще не произошло.
Мировоззрение (идеология)
Термин идеология используется в этом разделе не в узко-партийном, а в широком смысле – как синоним преобладающего мировоззрения.
Характерными чертами мировоззрения практически всех представителей нынешнего российского политического режима (независимо от их индивидуальной принадлежности к той или иной из трех его главных социальных групп, в т.ч. сислибов) являются унаследованные ими как минимум со времени тоталитарного режима:
- великодержавие,
- империализм,
- тотальное отсутствие представлений об индивидуальных свободах и правах человека, верховенстве права, демократии, ограничении и разделении государственной власти.
Политические технологии
Характерной особенностью технологий, практически применяемых нынешним политическим режимом (с 1991 г.), является подчиненное положение (а часто и полное отсутствие) таких инструментов достижения политических решений, как: учет интересов различных групп, переговоры, согласования, компромиссы, добровольно заключаемые и честно исполняемые договоры.
Преобладающими инструментами достижения политических решений являются: спецоперация, введение в заблуждение, дезинформация, обман, принуждение, покорение, насилие, террор.
Широкое использование указанных политических технологий характерно не только для путинского, но и для ельцинского (гайдаро-чубайсовского) подпериода существования нынешнего российского политического режима:
- обман парламента в ходе спецоперации (подписание Б.Ельциным по инициативе А.Чубайса приватизационного законодательства в августе 1992 г. в обход Верховного Совета);
- поддержка зарубежных тоталитарных режимов (финансирование Е.Гайдаром режима Ф.Кастро в декабре 1991 – январе 1992 г.);
- предоставление огромных финансовых ресурсов коммунистическим спецслужбам (использование Е.Гайдаром 1 млрд.дол. из первого транша МВФ для спасения от банкротства КГБ-шного Евробанка в 1992 г.);
- внешняя агрессия (участие российских военных подразделений в Абхазской войне в 1993 г.);
- внутреннее массовое насилие (первая чеченская война 1994-96 гг.);
- теракт против лидера непризнанного государства (убийство Д.Дудаева в 1996 г.);
- теракт против политического оппонента внутри России (убийство Л.Рохлина в 1998 г.);
- теракты против собственного гражданского населения (взрывы в московских троллейбусах накануне парламентских выборов 1995 г.).
Следует заметить, что хотя количественные масштабы применения указанных инструментов во время путинского подпериода существования нынешнего политического режима заметно возросли, с качественной точки зрения все они были испытаны, опробованы и взяты на вооружение российским политическим триумвиратом еще во время ельцинского подпериода.
Принципиальными путинскими политико-технологическими новациями (отсутствовавшими во время ельцинского подпериода), среди прочих, являются:
- открытая агрессия против зарубежных государств (российско-грузинская война);
- официальная аннексия зарубежных территорий (Крым);
- применение ОМП против политических оппонентов за рубежом (А.Литвиненко, С. и Ю.Скрипали).
Некоторое различие в применяемых технологиях является, в частности, отражением различий в мировозрении, образовании и приобретенных навыках между членами тоталитарных партий и офицерами тоталитарных спецслужб.
Представляется очевидным, что создание когда бы то ни было в России политически свободного режима невозможно при:
- сохранении в стране политической власти нынешнего триумвирата;
- сохранении институтов (или тех или иных вариантов их перевоплощений), унаследованных от тоталитарного режима;
- сохранении в российской государственной власти (или же приход в нее) кадров, обладающих тоталитарно-криминальным мировоззрением и использующих в своей практической деятельности инструменты обмана, насилия, террора, присущие тоталитарным режимам.
Андрей Илларионов
Ссылка: http://www.kasparov.ru/material.php?id=5B920743EAAEC
ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ЕЩЕ НЕ ПРОИЗОШЛО
Андрей Илларионов: ТОТАЛИТАРНОЕ НАСЛЕДСТВО В НЫНЕШНЕМ РОССИЙСКОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ РЕЖИМЕ
Тезисы выступления на ежегодном собрании Американской ассоциации политических наук (ASPA), Бостон, 1 сентября 2018 г.
Название этой сессии – "СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ В ПУТИНСКОЙ РОССИИ"
Прежде чем перейти к содержательному обсуждению предложенной темы, позвольте сделать два предварительных замечания относительно обеих частей названия этой сессии: советского наследия и путинской России.
Первое.
Слово "совет" в русском языке имеет три основных значения:
- как рекомендация, наставление, напутствие;
- как обсуждение;
- как место и, следовательно, как коллективный орган для проведения дискуссий.
Прилагательное "советский" образовано от слова "совет" в третьем значении. Оно стало определяющим индикатором институтов самоуправления, возникших на территории бывшей Российской империи в ходе первой русской революции, а затем институтов власти, существовавших в 1917-1993 гг.
Исторически термин советский не имел идеологической окраски, он лишь характеризовал новые органы коллективного управления, создававшиеся гражданами в начале ХХ века. Однако со временем произошло смещение его значения, и этот термин стал использоваться в качестве синонима слова коммунистический, причем с чуть менее резкой идеологической коннотацией, напр.: советский режим, советская республика, Советский Союз, советская армия. Отражением изначально различных значений и различного использования терминов советский и коммунистический стал популярный лозунг времен гражданской войны и восстаний начала 1920-х годов "За советы без коммунистов".
Следует еще раз отметить, что в терминах совет и советский изначально не было ничего коммунистического и вообще идеологического. Они являлись лишь обозначениями органов демократического самоуправления, создававшихся поначалу без какого-либо участия большевиков. Поэтому первоначальный смысл термина советская Россия (до осуществленного с активным участием коммунистов семантического сдвига) заключался, строго говоря, в том, что это могла быть демократическая, самоуправляемая Россия.
Очевидно, что под "советским наследием" в названии нашей сессии подразумевается не демократическое, а именно коммунистическое наследие предшествовавшего политического режима. Поскольку термин коммунистический имеет также большой идеологический компонент, в дальнейшем вместо него используется его более общее родовое понятие тоталитарный.
Второе.
"Путинская Россия" в названии нашей сессии – это слишком обширное понятие. Вместо него я ограничусь более узким термином – нынешний российский политический режим, т.е. политический режим, существующий в России с 1991 г.
Таким образом, название моих нижеследующих комментариев – "Тоталитарное наследие нынешнего российского политического режима".
Есть по меньшей мере пять сфер, в которых наследие тоталитарного режима, господствовавшего в стране в течение более семи десятилетий, продолжает оставаться наиболее ощущаемым. Это сферы: социологическая, институциональная, кадровая, мировоззренческая (идеологическая), политико-технологическая.
Социология: Три источника и три составные части нынешнего режима
Основными силами, пришедшими к власти в современной России (с 1991 г.), стали три социальные группы, обладавшие на рубеже 1980-90-х годов очевидными политическими, интеллектуальными, организационными преимуществами:
- корпорация сотрудников коммунистических специальных служб (КССС);
- системные либералы, выросшие из коммунистической бюрократии и коммунистической интеллигенции;
- организованная преступность (мафия в самом прямом смысле этого слова), часто поддерживавшаяся коммунистической бюрократией и коммунистическими спецслужбами в позднетоталитарном обществе.
Провести жесткую классификацию и четкое разграничение между представителями этих трех социальных групп в ряде персональных случаев затруднительно. Некоторые из известных фигур принадлежат одновременно двум, а иногда и всем трем ныне господствующим социальным силам.
По итогам августовской революции 1991 г. значительные объемы политической власти оказались прежде всего в руках системных либералов. Последовательно терявшие политическую поддержку российского общества, они со временем во все большей степени стали опираться на ресурсы силовиков, в особенности сотрудников спецслужб. После экономического кризиса 1998 г. стало очевидным, что не только политическая власть, но и личная свобода сислибов не могут быть обеспечены без качественного изменения места и роли спецслужб в российской политической системе. Тогда первенство в политическом триумвирате сислибами было передано спецслужбам. Иными словами, сислибы сознательно провели операцию по обмену ускользавшей от них политической власти на их личные свободу, безопасность, благосостояние, гарантировавшиеся им представителями КССС.
Институты
От тоталитарной эпохи нынешний политический режим унаследовал, хотя и в частично измененном виде, три важнейших института:
- политическая полиция;
- квази-монопольная партия бюрократии;
- машина идеологии и пропаганды.
Принципиальным отличием от коммунистического времени стало изменение относительного положения двух ведущих политических институтов в нынешнем авторитарном режиме. Партия вместо господствующей силы стала вспомогательной, а политическая полиция – вместо весьма влиятельной, но вспомогательной, организации стала господствующей политической силой.
Нынешняя машина пропаганды не имеет непосредственной связи с идеологической машиной, действовавшей во времена тоталитарного режима, она была создана заново, новыми людьми, при использовании новых ресурсов, опираясь на новые технологии. По преобладающим оценкам она оказывается не менее, а, возможно, и более эффективной, чем пропагандистская машина позднетоталитарного режима.
Кадры
Почти все политические руководители пост-августовской России (лица, занимавшие и занимающие посты президентов, премьер-министров, вице-премьеров, руководителей палат Федерального собрания, в администрации президента), а также крупные бизнесмены и т.н. лидеры общественного мнения являются бывшими членами КПСС. Независимо от того, вступали ли они в коммунистическую партию по искренне-идеологическим или цинично-прагматическим соображениям, членство в партии тоталитарного режима представляет собой одну из важнейших характеристик в том числе и их нынешних мировоззрения, образа жизни и действий.
В отличие от многих других переходных стран в Европе и бывшем СССР ни один представитель правозащитного, диссидентского, некоммунистического демократического движения никогда не получал сколько-нибудь заметного поста в федеральной исполнительной власти в России. С этой точки зрения, политической революции (с точки зрения перехода государственной власти к представителям не коммунистической партии) в России еще не произошло.
Мировоззрение (идеология)
Термин идеология используется в этом разделе не в узко-партийном, а в широком смысле – как синоним преобладающего мировоззрения.
Характерными чертами мировоззрения практически всех представителей нынешнего российского политического режима (независимо от их индивидуальной принадлежности к той или иной из трех его главных социальных групп, в т.ч. сислибов) являются унаследованные ими как минимум со времени тоталитарного режима:
- великодержавие,
- империализм,
- тотальное отсутствие представлений об индивидуальных свободах и правах человека, верховенстве права, демократии, ограничении и разделении государственной власти.
Политические технологии
Характерной особенностью технологий, практически применяемых нынешним политическим режимом (с 1991 г.), является подчиненное положение (а часто и полное отсутствие) таких инструментов достижения политических решений, как: учет интересов различных групп, переговоры, согласования, компромиссы, добровольно заключаемые и честно исполняемые договоры.
Преобладающими инструментами достижения политических решений являются: спецоперация, введение в заблуждение, дезинформация, обман, принуждение, покорение, насилие, террор.
Широкое использование указанных политических технологий характерно не только для путинского, но и для ельцинского (гайдаро-чубайсовского) подпериода существования нынешнего российского политического режима:
- обман парламента в ходе спецоперации (подписание Б.Ельциным по инициативе А.Чубайса приватизационного законодательства в августе 1992 г. в обход Верховного Совета);
- поддержка зарубежных тоталитарных режимов (финансирование Е.Гайдаром режима Ф.Кастро в декабре 1991 – январе 1992 г.);
- предоставление огромных финансовых ресурсов коммунистическим спецслужбам (использование Е.Гайдаром 1 млрд.дол. из первого транша МВФ для спасения от банкротства КГБ-шного Евробанка в 1992 г.);
- внешняя агрессия (участие российских военных подразделений в Абхазской войне в 1993 г.);
- внутреннее массовое насилие (первая чеченская война 1994-96 гг.);
- теракт против лидера непризнанного государства (убийство Д.Дудаева в 1996 г.);
- теракт против политического оппонента внутри России (убийство Л.Рохлина в 1998 г.);
- теракты против собственного гражданского населения (взрывы в московских троллейбусах накануне парламентских выборов 1995 г.).
Следует заметить, что хотя количественные масштабы применения указанных инструментов во время путинского подпериода существования нынешнего политического режима заметно возросли, с качественной точки зрения все они были испытаны, опробованы и взяты на вооружение российским политическим триумвиратом еще во время ельцинского подпериода.
Принципиальными путинскими политико-технологическими новациями (отсутствовавшими во время ельцинского подпериода), среди прочих, являются:
- открытая агрессия против зарубежных государств (российско-грузинская война);
- официальная аннексия зарубежных территорий (Крым);
- применение ОМП против политических оппонентов за рубежом (А.Литвиненко, С. и Ю.Скрипали).
Некоторое различие в применяемых технологиях является, в частности, отражением различий в мировозрении, образовании и приобретенных навыках между членами тоталитарных партий и офицерами тоталитарных спецслужб.
Представляется очевидным, что создание когда бы то ни было в России политически свободного режима невозможно при:
- сохранении в стране политической власти нынешнего триумвирата;
- сохранении институтов (или тех или иных вариантов их перевоплощений), унаследованных от тоталитарного режима;
- сохранении в российской государственной власти (или же приход в нее) кадров, обладающих тоталитарно-криминальным мировоззрением и использующих в своей практической деятельности инструменты обмана, насилия, террора, присущие тоталитарным режимам.
Андрей Илларионов
Ссылка: http://www.kasparov.ru/material.php?id=5B920743EAAEC