Георгий ДАНЕЛИЯ: БАБОЧКА, ЗАЛЕТЕВШАЯ В БОТИНОК

ЛИЧНОЕ ДЕЛО
12.01.2004

Георгий Данелия — замечательный режиссер. Он создал великие фильмы, за которые отмечен не только государственными и не очень государственными наградами, многочисленными призами всевозможных международных и не очень фестивалей, но и любовью зрителей… За ленту «Не горюй!» он получил уникальную награду (теперь, увы, единственную в нашей стране) — приз Федерико Феллини и Тонино Гуэрры, который они изготовили по эскизу Сергея Параджанова, присланному из тюрьмы. Серебряная медаль «Амаркорд». «Амаркорд» можно перевести как «я вспоминаю себя». Георгий Николаевич, оправдывая награду в прошедшем году, принялся вспоминать и написал первую серию замечательной книжки «Безбилетный пассажир». Теперь взялся за вторую, отрывок из которой (еще не дописанной) «Новая газета» предлагает своему читателю.

Кроме книжки Данелия задумал анимационную версию «Кин-дза-дзы»! Газета будет следить за этой удивляющей уже сейчас затеей. Рисованные герои будут представлены читателю. А пока мы представляем рисованного автора «Кин-дза-дзы». Думаем, не обидится, раз сам изобразил.



— Это такая доска, на ней нарисован голый лысый мужик, покрашенный в бронзовый цвет, называется «номинейшн», — объяснял мне директор «Мосфильма» Сизов. — Ты все равно летишь в Лос-Анджелес, вот и получи там эту доску, чтобы мне из-за этого сутки в воздухе не болтаться!

— Николай Трофимович! Лос-Анджелес длиной сто миль, где я эту доску найду!

— Мы сообщим, тебя встретят и все покажут.

В 1976 году американцы отобрали для показа на кинофоруме в Лос-Анджелесе фильм «Афоня». И мы с критиком Ростиславом Николаевичем Юреневым должны были туда полететь на два дня. Перед вылетом меня вызвал Николай Трофимович Сизов и рассказал, что фильм Акиры Куросавы «Дерсу Узала» получил «номинейшн» на «Оскар» за лучший иностранный фильм.

Тогда о досках с лысыми мужиками («номинейшн» на «Оскар») я мало что знал, впрочем, как и о самом «Оскаре», — в те времена национальный американский кинофестиваль не был еще самым главным и желанным для российского кино. И Сизов растолковал мне, что Американская киноакадемия один из многочисленных «Оскаров» присуждает не американцам, а за фильм на не английском языке. И прежде чем присудить самого «Оскара», они отбирают пять лучших фильмов и дают им эти «номинейшн», а потом уже решают, какой из них самый хороший, и дают ему «Оскара».

— Ну, «Оскар» нам в этом году не светит, а доску надо забрать обязательно. Фильм — советский, Куросава всего лишь приглашенный режиссер. Поэтому доска наша. Ты, главное, смотри, чтобы ее японцы не перехватили, а то такой будет геморрой!

И я полетел. Лос-Анджелес оказался большим городом. Достаточно большим, чтобы потеряться даже в гостинице. Два дня я ходил по коридорам и боролся с неведомым тогда кнопочным телефоном. Вручение номинации я пропустил. На третий день раздался звонок.

— Георгий, здравствуй, — звучал в трубке знакомый голос Рубена Мамуляна, кинорежиссера, классика американского кино. — Мы с Ростиславом Николаевичем здесь, внизу. Принесли тебе подарок.

Юренев и Мамулян принесли доску, которую должен был забрать я.

— С вас причитается, Гия, — сказал Юренев. — Если бы я не пошел, то не было бы у вас этого сувенира. Японец очень рвался его забрать.

— А что, Куросава прилетел?

— Нет, прилетел его продюсер, — сказал Рубен. — Вы будете на вручении «Оскара» сидеть рядом. — И он дал мне билеты на церемонию и сказал, что я обязательно должен сидеть на своем месте, потому что всех номинантов будет снимать телевидение.

И еще сказал, чтобы завтра в шесть я был готов — он заедет за мной.

Ровно в шесть ко мне в номер поднялся Мамулян и спросил:

— Ты что, еще не одет?

— Как не одет? Одет. — На мне были мой парадный синий костюм, рубашка, галстук.

— Но нужны смокинг и бабочка! — Сам Мамулян был в смокинге и бабочке.

Я сказал, что никто меня не предупредил и свой смокинг я не взял. (Смокинга у меня вообще никогда не было.)

— Что делать? Прокат закрыт! Ну ладно, сойдет и костюм, но бабочка у тебя хотя бы есть?

— Есть! — И достал из ящика бабочку.

Бабочку эту мы купили с Таланкиным в шестидесятом году в папиросном ларьке, перед поездкой на фестиваль в Карловы Вары.

Юренев очень удивился, когда в самолете я снял ботинок и вынул из него бабочку.

— А в чемодане у тебя что, места не хватило? — спросил он.

Дело в том, что бабочка висела у меня в шкафу вместе с галстуками над ботинками. Иногда идешь, чувствуешь какой-то дискомфорт, снимаешь туфлю, а там бабочка! (Упала в ботинок, зараза!) То же самое случилось и перед вылетом в Америку.

Я пошел в ванную, снял галстук и примерил бабочку. Она была на резинке, узкая и мятая. Резинка жала. Я снял бабочку, стал развязывать узелок. Узелок не развязывался. Я начал помогать себе зубами, узелок поддался, но и зубы отлетели! Тьфу, забыл, что передними можно только улыбаться!

Перед отлетом в Америку у меня разболелся передний зуб — и я пошел к Семену Семеновичу, знакомому стоматологу. Он сказал, что зуб надо удалить, а то вдруг он у меня там, в Америке, заболит, а зубы лечить в Америке очень дорого, дешевле машину купить! Он выдрал мне зуб, обточил соседние, поставил временные и предупредил, что кусать — задними, передними — только улыбаться.

Я спрятал временные зубы в карман, посмотрел на себя в зеркало, без них я себе не понравился.

— Георгий, поторапливайся! — позвал меня Мамулян.

— А сколько нам ехать?

— Минут сорок, сейчас трафик.

«Высохнет», — подумал я и смочил бабочку.

У гостиницы нас ждал черный лимузин с советским флажком. Это мне уж совсем не понравилось.

Положил бабочку на сидение, сел на нее. Представитель Великой державы поехал на национальный праздник американского кино в лимузине с красным флагом на капоте — без зубов и с мокрой задницей.

У входа в здание, где происходит церемония вручения «Оскара», выстроены временные трибуны, на которых сидят десятки тысяч зрителей, которые пришли посмотреть только на то, как подъезжают звезды. Тысячи корреспондентов, сотни полицейских. Блицы, прожектора, оркестры, лимузины, звезды. В мощных динамиках звучат объявления: «Элизабет Тейлор!», «Грегори Пек!», «Лайзи Минелли!», «Джек Николсон!»… Какой-то корреспондент узнал и Рубена Мамуляна.

— Рубен! — крикнул он.

Рубен остановился, сфотографировался сам, потом вдвоем с женой, потом со мной, потом попросил, чтобы сфотографировали нас троих. Ему было приятно, что его кто-то узнал…

Вошли в вестибюль. Я смотрю только на бабочки и на зубы. Бабочки на всех разные — атласные, бархатные, шелковые, серебряные, прошитые золотой нитью и с брильянтами — но все широкие. А зубы у всех одинаковые — ровные, блестящие, заграничные. Если судить по шкале моего зубного врача, у каждого во рту по нескольку «роллс-ройсов». И все улыбаются — кроме меня.

Рубен сказал, что, поскольку мы сидим в разных местах, надо договориться, что после окончания мы встретимся здесь, и заметил, что бабочка на мне сидит косо. (Когда подъезжали, я нацепил ее.)

Я пошел в туалет, снял бабочку, перевернул, надел наоборот. Теперь она встала набекрень в другую сторону. «Хрен с ней, — подумал я. — Все равно меня никто здесь не знает». И пошел в зал на свое место — в синем чешском костюме и с мятой узкой бабочкой набекрень.

Между прочим, в следующий раз, когда меня послали на фестиваль в Сан-Себастьян, я одолжил в костюмерном цехе «Мосфильма» смокинг, а у Бондарчука — широкую бабочку. И в первый же вечер, когда я в этом наряде пришел на прием по случаю открытия фестиваля, какой-то господин щелкнул пальцами, подозвал меня и сказал: «Эй! Мартини для сеньориты!». Сеньорита была симпатичная, мартини я принес, но смокинг больше ни разу в жизни не надевал…



Рядом со мной оказался японец, продюсер Акиры Куросавы. Имя его я сейчас точно не помню, а выдумывать не хочу. И для краткости я его буду называть Мой Японец. «Дерсу Узала» снимался на «Мосфильме», и мы с Моим Японцем были хорошо знакомы — часто обедали вместе в столовой. Мой Японец мне обрадовался, я ему — тоже, он был очень симпатичный человек. (Тем более что доска с «голым, лысым мужиком» уже стояла у меня в номере на диване!) Он спросил, почему я вчера не был на вручении «номинейшн». Я сказал, что проспал, и спросил его, почему не прилетел Куросава.

— А зачем? В сложившейся политической ситуации советскому фильму «Оскара» не дадут.

Мой Японец заметил, что бабочка у меня сидит криво, я ему сказал, что знаю, и продемонстрировал непокорный нрав моей бабочки — нажал на нее пальцем и отпустил, она моментально заняла прежнюю позицию.

Напоминаю, что английский язык я знаю так себе. Но, чтобы не утомлять вас своей кособокой речью, пишу правильно.

Мой Японец сказал «джаст э момент», потрогал мою бабочку, потом достал кошелек, вынул из него монетки, опустил десять центов в складку верхнего крылышка бабочки, посмотрел внимательно и добавил туда же какую-то маленькую японскую монетку и остался доволен: бабочка сидела идеально ровно.

— Ол райт, Джордж!

Я еще раз убедился, что в изобретательности японцев еще никто не переплюнул.

Зал церемонии для вручения премии «Оскар» был оборудован так, что кроме огромного экрана на сцене в поле зрения сидящих были еще небольшие мониторы. Церемония вручения происходит так: называются все пять претендентов, и их всех показывают на экранах; потом показывают пять фрагментов из их фильмов; потом какая-нибудь звезда вскрывает конверт и называет имя победившего. И на большом экране и маленьких мониторах мы видим ликующего победителя, потом этот человек выбегает на сцену и произносит очень длинную речь. Я не знаю, сколько всего вручается «Оскаров», но тогда мне показалось, что их был миллион — за лучший видовой фильм, за лучший документальный фильм, за лучший анимационный фильм, за лучшую музыку, за лучший сценарий, за лучший реквизит, за лучший «кастинг», и все это вперемежку с какими-нибудь шоу. Мое мнение может быть необъективным, поскольку фильмов я не видел, номинантов не знал и никогда ничего о них не слышал и то, что они говорили, плохо понимал, а еще — был злой (из-за бабочки и зубов) и мне очень хотелось спать. Номера мне показались сомнительными по вкусу, а сама церемония — диким занудством… И я заснул. Но, очевидно, глаз у меня был не до конца закрыт, потому что каким-то образом я увидел на экране монитора, что Мой Японец лезет ко мне целоваться, проснулся — действительно Мой Японец обнял меня, поздравил и пошел на сцену. И тут я сообразил: «Оскара» дали! Сейчас Мой Японец этого «Оскара» заберет и увезет в Японию, а фильм советский! И мне этого до конца жизни не простят! Скажут: «Не любишь ты Родину, Данелия!». Все это молниеносно прокрутилось у меня в голове, я вскочил и рванул к сцене. В юности я неплохо бегал стометровку, какой-то навык сохранился, поэтому Моего Японца я обошел и выбежал на сцену первым.

«Оскара» за лучший фильм на не английском языке вручал глава американских продюсеров Жак Валенти и Звезда. Фамилии той Звезды не помню, но ноги и глаза запомнил. Ночью разбуди и спроси, скажу — ноги длинные, глаза — зеленые!

Американцы оказались людьми сообразительными, и Жак Валенти вручил нам две статуэтки «Оскаров». Одну дали Моему Японцу для режиссера Акиры Куросавы, другую мне — для киностудии «Мосфильм».

Жак Валенти жестом пригласил Моего Японца к микрофону. Мой друг японец сказал речь и поблагодарил от имени Акиры Куросавы Американскую киноакадемию за высокую оценку его творчества, и киностудию «Мосфильм» — за то, что она оказала помощь в создании этого фильма, и меня — за то, что я прилетел. Раздались аплодисменты. Мой Японец отошел от микрофона, и Жак Валенти показал на микрофон мне. Куда деваться! (Еще раз напоминаю, читатель, говорю я по-английски не очень, но, чтобы это было читабельно, пишу нормальным языком.)

Подошел к микрофону и сказал четко: I don't speak English, but thank you very much. (Этот «th» без передних зубов прозвучал идеально, лучше у меня никогда не получалось, ни до, ни после.)

Зрители, когда поняли, что это конец речи, наградили меня очень бурными и очень продолжительными аплодисментами. Им так надоели длинные речи, что они были целиком солидарны с Чеховым, что «краткость — сестра таланта».

Со сцены нас увели в большую комнату, где была уйма фотокорреспондентов. Надо было поднять «Оскара» и улыбнуться. «Оскара» я поднял, но улыбаться не стал.

— Чиз, чиз, — подсказывали мне фотокорреспонденты.

Какой, к черту, «чиз», если моя улыбка лежит у меня в кармане. Потом нас повели в зал, где надо было дать интервью. Поскольку и у них были мониторы и журналисты слышали, что я «донт спик инглиш», о фильме и о советском кино рассказывал Мой Японец. Потом сопровождающая повела нас в зал. По дороге она меня спросила:

— Мистер Данелия, а почему у вас все время такое сердитое выражение лица, вы так не любите капиталистов?

Пришлось поведать ей о проблеме с зубами.

— А зубы у тебя с собой? — спросил Мой Японец.

Я украдкой показал ему зубы. Он сказал, что нужна жевательная резинка. Его папа в таком случае сажает зубы на жевательную резинку. И спросил у сопровождающей, есть ли у нее жевательная резинка. Она извинилась и сказала, что у нее нет. Тогда Мой Японец спросил, где можно здесь купить жевательную резинку.

Я сказал, что не надо ничего покупать. «Оскара» уже получили, а теперь зачем?

— Как зачем? — возмутилась сопровождающая. — В конце церемонии все, кто получил «Оскар», должны выйти на сцену. Вас будут показывать по телевизору, а фотография будет во всех журналах!

Она порекомендовала нам выйти через служебную дверь и купить жвачку в баре, только сделать это надо очень быстро, чтобы успеть к выходу на сцену. Она объяснила, как найти служебную дверь, извинилась, что не может с нами пойти, потому что ей надо заняться следующими счастливцами.

Мы с Моим Японцем нашли эту дверь и оказались на улице, в темном переулке, ни трибун, ни оркестров, ни музыки, ни прожекторов, как будто в другом городе. На пустыре негритята играли в баскетбол, по тротуару шел какой-то хромой пьяный мужик, толкал перед собой тележку на велосипедных колесах с тряпьем. Никакого бара не было. Я сказал:

— Пошли обратно.

— Подожди, — сказал Мой Японец и обратился к мужику с тележкой. — Простите, мистер, нет ли у вас жвачки?

— Нет. А сколько вы дадите за жвачку? Два доллара дадите?

— Дадим.

Мужик оставил тележку, пошел к негритятам и вернулся с негритенком и с пластинкой жвачки.

Мой Японец достал из портмоне деньги, дал хромому два доллара.

— Нужно два двадцать пять, — сказал хромой.

— Нету мелочи.

— Нужен четвертак. Дай доллар, я разменяю.

Мой Японец протянул хромому доллар.

— Я сам разменяю! — негритенок выхватил у хромого доллар и побежал. — А тебе пришлю на счет в Сити-банк, не забудь зайти получить! — прокричал он на бегу. И скрылся в подворотне.

— Доллара ему лишнего не жалко для черномазого! — возмутился хромой мужик. — Деньги ему некуда девать! Всю Америку машинами своими засранными заполонили! Тьфу! — Он сплюнул и покатил дальше свою тележку. — Понаехали косоглазые — нормального лица не встретишь!

Мой Японец улыбнулся, сказал, чтобы я не обращал внимания, и дал мне жевательную резинку. Мы хотели вернуться, но дверь открыть не смогли, ручки снаружи не было — она, очевидно, предназначена была только на выход. Пошли вдоль здания, еще какая-то дверь, толкнули, эта была не заперта, вошли. Оказались в коридоре, пошли до конца, уперлись в стену, справа ступеньки; спустились по ним, снова коридор — метров через тридцать — развилка. Пошли по левому коридору, уперлись в тяжелую железную дверь, открыли ее со скрипом, там оказалось какое-то большое полутемное помещение, где стояло много фанерных ящиков, больших деревянных бочек и пахло керосином. Возле одной из бочек на корточках сидела толстая тетка в джинсах и поила из блюдечка молоком рыжего котенка.

— Миссис, — позвал Мой Японец, — вы не подскажете, как пройти в зал?

— Какой зал? Здесь их много.

— Где вручение «Оскаров».

— Два у вас уже есть, неужели мало?

— Пошли быстрее, можем не успеть. — Мой Японец начал уже волноваться.

Мы пошли быстрее, я споткнулся, монетка из бабочки выскочила и закатилась куда-то в щель. Я попытался ее выудить, не получилось. Ни у него, ни у меня мелочи больше не было.

— Ладно, пошли, я за кулисами постою!

— Безвыходных положений не бывает! — строго сказал Мой Японец. — Нажми большим пальцем правой руки на правое крылышко бабочки, еще чуть-чуть, вот так. Запомни это положение. Теперь погладь указательным пальцем щеку, не так сильно, не царапай, а погладь. Чуть нахмурься, очень хорошо. Полное впечатление, что человек думает, как будут все рады, когда он привезет «Оскара». Так и сделай, когда будут фотографировать. Побежали!

И мы побежали. Куда-то поднимались, спускались, попали в лабиринт декораций, проскочили сквозь механизм поворотного круга, в итоге поднялись по железной винтовой лестнице, открыли дверь, оказались в сияющем фойе, там и наткнулись на нашу сопровождающую.

— Господи, куда вы подевались, все уже на сцене! — в панике закричала она и поспешно провела нас на сцену, где уже стояли все, кто получил «Оскар».

И нас сфотографировали, но я опять не улыбался, зубы были на месте, но неорганично скалить зубы в улыбке человеку, который, нахмурившись, гладит пальцем щеку. Фотографии мне потом Мой Японец прислал, на финальной фотографии я ни себя, ни его не нашел: мы стояли с самого края и в кадр не попали. Зря бегал и щеку чесал.

Но зато на банкете, когда Мой Японец привел меня фотографироваться с японским послом, я уверенно улыбался, демонстрируя синеватые, пластмассовые, временные зубы, которые изготовил Семен Семенович. Монетку для бабочки мне дал Саша Сидоров, а жевательная резинка зубы держала превосходно! Умный мужик был папа Моего Японца.



В аэропорту в Москве, когда мы прошли таможенный контроль и вышли в зал, раздались аплодисменты. Встречать нас пришло очень много народу. Здесь были мама, мои друзья и представители иностранных отделов «Мосфильма» и Госкино. Сережа Вронский крикнул:

— Гип-гип ура!

— Ура! Ура! Ура! — подхватили все.

А оператор Вадим Юсов (боксер) и архитектор Нодар Галобришвили (гимнаст) взяли меня за руки и за ноги и начали подкидывать.

Но недолго я был триумфатором, через минуту выяснилось, что встречали меня так, потому что думали, что «Оскара» мне дали за фильм «Афоня». И вот почему.

Мой приятель диктор «Голоса Америки», вещающего на Грузию на грузинском языке, Ладо Бабишвили объявил без лишних подробностей, что «Оскар» за лучший иностранный фильм получил известный грузинский режиссер Георгий Данелия. (Про Моего Японца он ни слова не сказал: зачем забивать голову грузинам сложными японскими именами?)

Из Тбилиси маме тут же стали звонить все знакомые и незнакомые и поздравлять, а мама позвонила и поздравила Сережу Вронского, который был оператором на «Афоне». А уж Вронский постарался, чтобы об этом узнали все.